Партизанка Лара
Шрифт:
Стемнело. Окна дядиного дома засветились, как глаза ночной хищной птицы. Девочке казалось, что из темноты на неё смотрит громадный филин и грозится: «Не вздумай стать мне поперёк дороги, берегись!»
Их приехало утром трое. Один из немцев, долговязый, с жёстким, словно выпиленным из дерева, лицом, кое-как говорил по-русски. Он сказал, что, по русскому обычаю, перед дорогой надо выпить и закусить.
Дядя Родион поёжился, но не посмел спорить. Немцы прислонили свои велосипеды к завалинке, и хозяин повёл непрошеных гостей
Спустя полчаса дверь открылась. Впереди всех шёл долговязый. Его лицо раскраснелось, он даже насвистывал какой-то мотив.
Долговязый подошёл к завалинке, и свист оборвался.
— Может, насосик?.. — услужливо подскочил дядя Родион, увидев, что немец судорожно щупает шины.
Сильный удар кулаком сшиб печенёвского старосту с ног. Долговязый что-то сказал товарищам, и три солдата зашагали по усадьбе, держа автоматы наготове.
Песченёвский староста, кряхтя и охая, поднялся с земли. За что его били? Почему долговязый кричал «Партизан!»?
Дядя Родион, в свою очередь, пощупал велосипедные шины, и холодные мурашки пробежали по его спине. Шины были дряблые, где порезаны, где проколоты. И впрямь: пока они выпивали и закусывали, на усадьбу пробрался какой-то отчаянный партизан. Среди бела дня под окном у старосты портит шины. Ничего не боится, злодей…
Теперь он уже далеко. Ищи ветра в поле.
Надо было убедить немцев, что с утра (дядя Родион сам видел, как Лара увела бабушку) ни одной живой души в усадьбе не было.
Над ещё не вскопанными, по-зимнему приплюснутыми грядками жёлтым лепестком носилась бабочка-лимонница. И вдруг в борозде между грядками что-то сверкнуло гораздо ярче, чем крылья лимонницы. Будто в борозде зажёгся зелёный огонёк.
Дядя Родион нагнулся. У его ног поблёскивал на солнце осколок бутылочного стекла.
Мало ли сора валяется на земле весной! Но на этом осколке была кровь.
Сказать немцам? Но если партизанам станет известно, что он помогал в поисках, пули ему не миновать.
Дядя Родион наступил сапогом на зелёный огонёк, и стекло, хрустнув, ушло в землю.
Он ничего не видел. Его дело сторона. Он ничего не нашёл. Пускай ищут сами.
Но найти преступника немцам так и не удалось.
Когда они покидали усадьбу, с бранью волоча свои испорченные велосипеды, печеневский староста предусмотрительно отошёл в сторону. Он боялся, как бы долговязый на прощание ещё раз не стукнул его кулаком. Наконец они ушли. И староста отправился осматривать разгромленный дом.
Немцы всё пораскидали, сломали табуретки, порвали занавеску, в погребе перебили крынки с молоком.
Чтоб немного утешиться, дядя Родион решил осмотреть баньку, где тоже шарили немцы.
Кто-то топтался под крышей по чердаку. Немцы не догадались туда заглянуть, а там, наверно, и спрятался злодей.
Бежать, звать на помощь было уже поздно. Дядя Родион прижался к коньку избы. Он не мог видеть человека,
Если, спустившись на землю, злодей повернёт вправо, он не заметит печеневского старосту, а если он свернёт влево… У дяди Родиона перехватило дыхание: шаги послышались слева. Но вместо рослого парня с гранатой на поясе из-за угла выскользнула худенькая девочка.
И эта поганка заставила печеневского старосту дрожать!
— Стой! — загородил племяннице дорогу дядя Родион.
Девочка мгновенно спрятала руки за спину, но всё же он успел заметить, что её правая рука замотана платком.
— Почему руку прячешь? Прячь не прячь, всё равно я знаю, как ты её окровенила: ты сперва стеклом немецкие шины резала, а уж потом догадалась их булавкой колоть!
Лара молчала. Её правый глаз сильно-сильно косил.
— Диверсию на моей усадьбе устраиваешь? Хочешь дядю в могилу пихнуть? Да я тебя за шиворот в комендатуру мигом стащу!
Он ждал. Сейчас эта вредная девчонка заплачет, бросится к нему в ноги, будет просить… Но вредная девчонка не плакала и не просила. Что-то озорное и дерзкое засветилось в её глазах. Она вынула из-за спины раненую руку и стала развязывать зубами узелок на платке.
Пусть этот подлый человек видит, что она его не боится, нарочно перевязывает руку при нём. Он трус. Он не посмеет донести на неё немцам. Иначе партизаны ему отомстят.
— У-ух! — в бешенстве замахнулся на Лару дядя Родион.
Девочка отскочила в сторону, но не ушла. Насмешливо глядя на дядю, она снова затеребила зубами узелок.
Больше печенёвский староста не мог сносить это издевательство. Прихрамывая от волнения, он зашагал к своему дому. Но по дороге обернулся, погрозил кулаком:
— Погоди, паршивка! Я тебя упрячу. Дай только срок…
А через неделю на деревенской сходке прочитали список девушек, которые должны были явиться в пустошкинский лагерь для отправки в Германию.
В толпе перешёптывались:
— Это почему же два раза Михеенко читали?
— Их двоих отправляют: Раиску — Анны Фёдоровны дочку и Лариску — бабки Анастасии Ананьевны внучку. Ну, которая ленинградская.
— Знаю ленинградскую. Так она же малая. Какой изверг её в список записал? Жалко девчонку.
— А разве бабку Ананьевну не жалко? Кто же теперь ей, старухе, хворост принесёт…
И вот он пришёл, последний вечер для Лары с бабушкой. Они сидят перед банькой у костра.
В котелке набухала пшённая каша. Пшено выменяли на Ларину гитару: некому теперь на ней играть.
Да, видно, зря выменяли. Каша кажется Ларе горькой. А бабушка и вовсе не ест. Бабушка крепко-крепко держит за руку внучку и не отпускает. Боится, что, если выпустит руку, Лару сразу же от неё уведут.
— Чего-то я хотела сказать тебе, лапушка…