Партизанская богородица
Шрифт:
— Аксюта!
Солдат на козлах придержал коней. Аксютка вскочила в коляску. Замахала рукой Палашке:
— Поехали!
Палашка замотала головой.
— Вечером сюда приходи! — крикнула Аксютка, и коляска с нею и офицером скрылась за поворотом.
Палашка спустилась к пристани. Очень-то близко подойти не осмелилась. Остановилась возле баб, торговавших солеными грибами и огурцами, семечками и мятой мокрой брусникой.
Но и отсюда хорошо было видно седоусого капитана, стоявшего на верхней палубе парохода.
Палашка порадовалась про себя, что хоть на один вопрос сможет точно ответить Николаю Михалычу. Решила дождаться, пока отчалит пароход, а потом побродить по селу, авось еще что узнается. Чтобы не стоять без дела, попыталась пересчитать, сколько солдат уезжает вместе с капитаном. Несколько раз сбивалась со счета — солдат на корме было много, и к тому же они то и дело переходили с места на место — и начинала пересчитывать сызнова.
За всем тем не заметила, что к ней зорко присматривается молодой казачий урядник, стоящий вместе с тремя другими казаками, облокотясь на перильца выкинутых на берег пароходских сходен.
Убедясь, что точного счету не получается, Палашка собралась уходить. Купила у толстой рябой бабы два стакана семечек (у нее были «николаевские» деньги: Николай Михалыч дал «на всякий случай»), но не успела еще ссыпать их в платок, как кто-то, подойдя сзади, цепко ухватил ее за локоть.
Палашка в испуге оглянулась.
Рослый казачина в урядничьих погонах смотрел на нее с недоброй ухмылкой.
— Тебя-то мне и надо!
У Палашки руки и ноги стали, как не свои. Выронила платок с семечками.
«Дарья, змея, выдала!.. Замечают теперь... На погибель послал в этот дом Санька!..»
Урядник щурил круглые глаза, как кот на пойманную мышь.
— Кого это ты выглядывала, красавица?
Палашка вырвала руку, постаралась возмутиться.
— Никого не выглядывала! По берегу пройти нельзя!
— Однако, я тебя, девка, первый раз вижу? Откуда заявилась?
— Из Николаевского заводу. Вот откуда!
Лучше бы Палашке этого не говорить...
Урядник перестал ухмыляться. Рванул за руку.
— Айда в контрразведку! Там разберемся, какого ты заводу.
Палашка решилась на последнее средство.
— Чего привязался! — огрызнулась она. — Знала бы, вовек не пошла! Сказывали девчата: здесь солдатики молодые, веселые. Женишка можно присмотреть. Поверила, дура! А тут, как кобели, на людей бросаются!..
Казачина весело заржал.
— Давно бы так! А то — ничего не выглядывала. Стало быть, меня и выглядывала. Я вашего брата насквозь вижу.
Но руку Палашкину не выпускал и еще прибавил шагу.
— Куда ты меня волокешь?
— Знамо куда. На смотрины. Сама сказала, женихами интересуешься.
«Из огня да в полымя!» — подумала Палашка. И стала корить себя. — Поторопилась! Может, обошлось бы и без
— Чего ты меня силком тащишь? Сама найду, не обробею. Да пусти ты, чего уцепился!
Урядник больно, как клешами, сдавил Палашкины плечи. Заглянул ей в глаза. По красивому сытому его лицу пробежала снисходительная усмешка.
— Дуры вы, бабы! Не понимаете хорошего обращения. Запросто могу свести в контрразведку. Там тебе целый взвод женихов приспособят. Ей богу, дуры! Нет чтобы по-хорошему!
После такого разъяснения Палашка больше не вырывалась.
Сперва ей показалось, что урядник ведет ее в тот же конец, где на тракту изба Афанасия Иваныча, и снова шевельнулось подозрение на Дарью. Но вместо того чтобы свернуть на трактовую улицу, урядник повел ее проулком, уходящим в гору. Остановился в конце проулка, перед когда-то крашенными, теперь облезлыми воротами. Открыл калитку, втолкнул Палашку во двор. На дверях избы висел замок.
— Хозяйки дома нет, — сказал урядник. — Вот и хорошо. Скулить некому.
Взял Палашку за руку и подвел к сарайке в дальнем углу двора.
Пинком ноги открыл низенькую дверь.
— Заходи!
Видно, страшное было у Палашки лицо, потому что решил подбодрить ее. Сказал грубовато, но незлобиво:
— Чего обмерла? Чай, не убивать тебя стану!
В сарайке пахло конским потом и еще чем-то пряным и душным.
— Садись! — сказал урядник, указывая на охапку соломы, накрытую попоной.
Сам пошарил в головах, достал из-под соломы четвертную бутыль, заткнутую тряпкой, и большую жестяную кружку.
Наполнил кружку. Палашку передернуло от тошноватого запаха самогонки.
— Выпей для знакомства! — он протянул Палашке налитую вровень с краями кружку.
— Первую хозяину, — возразила Палашка.
Шевельнулась надежда: захмелеет, ослабнет... может, и удастся спастись...
— Опасаешься? Зря! Первачок что надо!
И единым духом осушил кружку. Крякнул. Налил снова. Протянул Палашке.
— Пей!
Палашка, преодолевая тошноту, сделала несколько глотков.
— Нет, так у нас не пьют!
Грубо зажал под мышкой голову Палашки, запрокинул ее и вылил ей в рот самогонку.
— Теперь порядок! — И с пьяным хохотком ущипнул ее.
Палашка оттолкнула его.
— Слушай ты, женишок! — Его грубость и противная, опалившая все нутро самогонка придали ей злости и смелости. — Меня нельзя! Я порченая!
— Сейчас вылечу. Токо дверь припру.
— Добром прошу, отпусти! — закричала Палашка.
— Сейчас... отпущу... — бормотал он, продолжая возиться у двери.
Палашка вытащила спрятанный за голяшкой ичига нож, неслышным кошачьим прыжком подскочила к пригнувшемуся у двери уряднику. Занесла руку с ножом и резким движением, словно срезая серпом тугую прядь спелого жита, полоснула по горлу.