Партизанская быль
Шрифт:
И вот на ближайшем заседании бюро наш секретарь — Василий Андреевич Кожух заметил, что партизанская пропаганда имеет очень узкий круг действия.
— Разведчики заводят связи пока в ближайших селах, — сказал он. — Села же, отстоящие от нас на пятьдесят, на восемьдесят километров, остаются без сводок Информбюро, без живого слова советской правды. Надо подумать и о том, чтобы проникнуть подальше, осветить людям положение, да и самим лучше знать, как живет район.
На другой же день я снарядил несколько небольших групп
Все разведчики вернулись с интересными рапортами, но одна группа была выслушана нами с особым вниманием. Она пришла из большого села Тимоновичи, что у самой границы Черниговщины с Орловской областью. Разведчики сообщили, что в селе этом есть подпольная организация. Ее недавно предали, многие схвачены, но и осталось немало.
Ядро подпольщиков составили советские военнопленные и окруженцы: в Тимоновичах нашло убежище семнадцать человек. Они сумели организоваться и поставили себе целью объединить боеспособное население, уйти в лес и создать партизанский отряд.
Для этого надо было собрать оружие, произвести разведку, но, самое главное, узнать и подготовить людей. Для этого, конечно, прежде всего следовало показать себя, свою работу — значит пойти к людям.
Среди подпольщиков был радиотехник из Ростова — Федор Попов. Ему удалось с помощью тимоновичских пионеров собрать скромный радиоприемник. Начали слушать Москву, записывали сводки Совинформбюро, регулярно их распространяли. Стали писать и свои листовки, выпускать рукописную газету, в которой рассказывали народу о действиях оккупантов и предателей, звали народ к сопротивлению врагу.
Организация стала расти.
В лесу уже заложили базы оружия и продовольствия. Был назначен день выхода молодого партизанского отряда в лес.
Но в Тимоновичи неожиданно нагрянули фашисты. Они произвели обыски по безошибочно выбранным адресам. Тридцать участников организации было схвачено. Те, кому удалось избежать ареста, спаслись только потому, что предатель, видимо, не знал полного списка, а население не выдало никого.
Предателем оказался вступивший в группу по заданию жандармерии шпион Хомусько. Он больше не появлялся в Тимоновичах; ценой жизни тридцати патриотов он купил себе должность экзекутора камеры предварительного заключения в Репкинском гестапо.
Этот рассказ разведчиков подтвердили и уточнили пришедшие с ними в лагерь члены подпольной группы товарищи Судилов, Яшин, Обухов и Константинов.
Мы с комиссаром долго с ними беседовали. Понемногу положение на селе представилось нам так.
Жители Тимоновичей держались дружно. Их преданность до сих пор спасала уцелевших членов организации от глаз полиции. Но после провала они еще не оправились. Люди почти не покидали укрытий, опасаясь нового предательства, не желая подводить под удар своих хозяев. Пришедшие к нам люди сами
Фашисты, считая, что село «обезврежено», праздновали победу. Каратели покинули ограбленные хаты; избитых измученных жителей на ответственность полиции. Но у партизан сложился богатый опыт обращения с полицаями: мы умели их брать по-всякому.
Расспросил я у разведчиков и у товарищей из Тимоновичей про дороги, подходы к селу, о расположении улиц, узнал, где комендатура, старостат, и выработал план налета на село. Провести операцию решил сам. Из-за этого дела я чуть не поссорился впервые со своим комиссаром.
Вот уже стоят на поляне люди. Уже нагрузились толом, боеприпасами, продовольствием; мы вместе с комиссаром проверили каждого бойца, его выкладку. Поворачиваюсь к комиссару, протягиваю руку:
— Прощай, Тимофей Савельевич. Жди нас с пополнением.
Но комиссар мне руки не подал, а сделал знак зайти в землянку. Какие такие еще дела? Будто обо всем условились, и группа в поход готова.
Зашел в землянку, и тут оказалось: для комиссара неожиданность, что я поведу группу сам. Я считал это естественным, но он держался совсем другого мнения.
— Я с этим согласиться не могу, — твердо сказал мне Немченко. — Идти в эту операцию вы не имеете права.
— То есть как это, почему? Почему вдруг комиссар мне палки в колеса ставит?
Тогда Тимофей Савельевич повел такую речь: вы, дескать, не имеете права распоряжаться своей жизнью. В случае неудачи вы рискуете не только той частью бойцов, что возьмете с собой, но оставите без командира весь отряд. Вы подводите под удар успех наших заданий, значит, и действия всего соединения.
— Помочь подпольщикам нужно? — спрашиваю его в лоб.
— Безусловно, — отвечает. — Но зачем сам командир?
— А можно быть уверенным в успехе дела, когда мы с тобой, комиссар, еще не определили как следует людей?! На кого положиться, кому доверить руководство операцией, отвечай! — говорю я.
— У нас есть опытные бойцы из старых.
— Знаю я этих опытных, сам опытный. Нет, этого дела я никому не поручу. Знаю, каково быть ответственным за жизнь товарищей. Кого мы к этому подготовили? Успел кто-нибудь на практике показать себя так, чтобы ему дать сорок человек?
Мне казалось — я кругом прав. А дело-то еще было в том, что я по привычке солдата рвался в бой; не нашел для себя нового мерила храбрости: ведь для бойца оно одно, для командира — другое.
Мне представилось, что комиссар мешает мне быть смелым. Осторожничает, страхуется и еще бог знает что. Вдобавок ко всему, совершенно новым для меня был самый вопрос отношений с комиссаром: его полномочия не ниже моих. А равенство дает право на контроль. Вообще-то я должен с ним считаться. Это было мне ясно. Но что делать, если не верю, что он прав?