Партизанская быль
Шрифт:
Через полчаса я снова вошел в эту же землянку по вызову командира. Братья Месяцы уже были тут. Новиков указал на меня и спросил:
— Знаете этого человека?
— Нет.
— А ведь он ваш — семеновский. Кого же вы знаете? — спросил он. — Назовите еще несколько имен — слыхали, верно, кто из ваших земляков в партизанах?
— Они стали с нахальной уверенностью перечислять. Кого ни назовут — обязательно этот человек погиб.
— Артозеева, случаем, не знавали? — осведомился тут Новиков.
— Как же, — обрадовался Антон
— Как же! — повторил за братом Григорий Месяц. — Мы с ним друзья. До войны в футбол играли. Погиб, говорят, геройской смертью.
— А в какую игру ты, сволочь, играл, когда семью Чернухи расстреливали! — не выдержал я. — Где сволочь, был? Что делал?..
Братья растерянно посмотрели на Новикова, будто ждали от него защиты. Он спокойно заметил:
— Что же вы не отвечаете? Ведь это ваш друг Артозеев.
Они молчали. Новиков также спокойно обратился ко мне:
— Видишь ли — они слышали, что ты погиб. Вот и растерялись. Понятно? Все-таки — неожиданность. А ты про них что слышал?
— Наших людей выдавали. Этот, — я указал на Антона, — служил в комендатуре: А братишка — тоже к власти лез. Всяким художеством промышлял. Переделал нашу советскую песнь про Каховку на фашистский манер.
Я весь кипел, беспорядочно вспоминал обо всех больших и малых преступлениях и мерзостях братьев Месяцев. А знаком я с ними действительно был еще в те времена, когда Григорий преподавал в семеновской школе физкультуру, а младший брат Антон сапожничал в том же городке.
В ту же ночь мы с Новиковым получили полное признание Месяцев. Оказалось, что они должны были уйти в рейд и, только перейдя Днепр, начать свою вредительскую работу по заданию, которое им передали бы другие шпионы.
Дело это настолько отвлекло от мысли о разделе соединения, что только к утру я сообразил попросить Новикова:
— Семен Михайлович! Замолвите за меня словечко Федорову! Пусть возьмет в рейд. Ведь все мои товарищи с ним. Один я как неприкаянный.
Не пойму, что с тобой сделалось, — отвечает мне Новиков. — Да разве ты уже забыл, что я сам тоже остаюсь? Я даже не начальник особого отдела. И этими Месяцами занялся по старой памяти — ты прибежал — надо же было разобраться.
Как я мог забыть, что Новиков с нами? Сам диву дался. Я совсем действительно запутался: где «мы», где «они». Если же трезво рассудить, — разве это не одно и то же? Ведь случай с Месяцами показал, что хоть соединение делилось, но интересы оставались едиными. Какие же федоровцы и мельниковцы «не наши»? Вот я увидел, что к ним втерлись предатели, и даже «свое» дело оставил — кинулся на помощь. Также и Новиков. Иначе, конечно, быть не могло.
И через три дня федоровцы уходили. Было яркое весеннее утро. Мы, остающиеся, растянулись по просеке на всю длину федоровского обоза. Но вот раздалась команда, и кони дернули. Сани двинулись.
Федоров расцеловался с Попудренко и поскакал на своем
И мы все тоже стали махать шапками, фуражками, мокрыми от талого снега и слез платками.
Но вот последние сани федоровского обоза скрылись за деревьями. В лагере стало сразу необычайно тихо, пусто. Никому не было охоты ни ужинать, ни спать. Долго ходили как потерянные, будто от каждого оторвали и унесли что-то живое.
Тяжелая это была ночь.
Заснул я поздно. Слышал, как шептались о чем-то в углу двое молодых парней. А утром увидел, что парней — то этих и след простыл. Поужинали для виду со всеми и спать будто улеглись. А нашли минутку — и дали ходу. Теперь уже, наверно, скоро догонят.
Так случилось не только в нашей землянке. И в других подразделениях были «беженцы» — все больше из числа новичков, молодежи. Старые партизаны, которым, конечно, расставаться было труднее, оказались дисциплинированнее.
И вот он наступил — первый день без своих. Надо было его как-то начинать, начинать новую жизнь, потому что старая кончилась. А ведь эту «старую» жизнь я начал в областном отряде всего полтора года назад. И вспомнилось мне, как был поражен встречей с Федоровым, с членами подпольного обкома; разговор о причине гибели Добрянского отряда, об ошибке партизан, считавших, что они должны воевать только в своих районах.
С тех пор мы сильно расширили свое представление о линии «наших границ». Немало прошли по левобережной Украине, бывали в Белоруссии и на территории РСФСР; но от домов уходили не так уж далеко. Понятие о каких-то «границах» сохранили.
Теперь оказывается, что нам вообще никаких пределов движения не положено. Пошлет командование на Карпаты, на Балканы, на высокие горы, за широкие реки — везде пройдем! Вот какая мы сила. — с гордостью думал я уже без чувства обиды на то, что за эти реки ушли другие. В добрый путь, товарищи!..
Часть вторая
Командир отряда
— Ну, как чувствуешь себя после ухода товарищей? — спросил меня Попудренко, когда я пришел по его вызову в штаб.
Командир весело улыбался, поглядывая на лежавшую перед ним карту. Он положил карандаш и, энергично потирая руки, посматривал на меня испытующим взглядом.
— Как дела, подрывник? Хорошо скомплектована ваша группа? — продолжал он.
— Так точно, — ответил я. — Ребята — что надо. Живые и дельные. Работать можно не хуже прежнего.
— Вот видишь. — сказал Попудренко. — Дела идут, а ты так безудержно рвался в рейд с Федоровым. Не хотел со мной оставаться. Видимо, не уважаешь меня? — Попудренко посмеивался.