Партизанская искра

Поляков Сергей Алексеевич

Василек в точности повторил все, что говорил ему учитель.

— У него хорошая память, я знаю, — подмигнул Моргуненко.

— И опыт огромный, — добавил Алексей Алексеевич.

Мальчик улыбнулся. Улыбнулись и Моргуненко с Шелковниковым. И от этой теплой улыбки старших Васильку, стало хорошо и радостно. Он был сейчас преисполнен гордости за то, что ему доверяют выполнить задачу, которую не могли доверить взрослому человеку.

— Как добраться в Крымку, ты знаешь?

— Еще бы!

— Собирайся, Василек. Оденься потеплее, но чтобы

было легко, ведь придется много бежать.

Несмотря на то, что Василек с готовностью и даже радостью принял на себя это тяжелое и опасное дело, у обоих щемило сердце от жалости. Они понимали, чего стоит четырнадцатилетнему мальчику в зимнюю непогоду оторваться от тепла, совершить тяжелый путь и там испытать то, что под силу было лишь взрослому, привычному ко всяким лишениям человеку.

Василек быстро собрался, перекинул через плечо свою сумку от противогаза и предстал в боевой готовности.

— Настоящий нищий! Тебе не хочешь да подашь милостыню, — пошутил Владимир Степанович.

Шелковников обнял мальчика.

— Беги, Василек, беги, сынок мой, маленький партизан.

— Срок тебе такой, — сказал Владимир Степанович, — сегодня вечером ты будешь там. Постарайся за вечер все узнать. А ночью мы встретимся с тобой на повороте речки в камышах. Знаешь, где это?

— Знаю. Там, где кончается остров и Кодыма поворачивает. Там густые, густые камыши.

— Вот-вот, свистнешь мне два раза.

— А вы?

— Я отвечу тебе четырьмя свистками.

— Понимаю, — уверенно сказал Василек.

— И чем скорее мы встретимся, тем лучше.

— Ясно. Можно идти?

— Подожди минутку. Я подвезу тебя до Кумар. А там добежишь и время сократится, — сказал Шелковников. — Вы здесь побудете, а я часа через три — четыре приеду обратно.

Шелковников быстро заложил лошадей в легкие санки и через пять минут гнедые лесничего бежали спорой рысью по лесной дороге, местами пересеченной поперек упругими сугробиками. Колкий сухой снег разлетался из-под копыт лошадей и сердито стегал по лицам седоков.

Прищурившись и плотно сжав зубы, Шелковников беспрерывно понукал и без того добрых лошадей. Он чувствовал около себя мальчика, которого усыновил и полюбил, как родного сына. И сейчас ему хотелось, чтобы Василек скорее добрался до Крымки и выполнил возложенную на него задачу.

Оставшись один, Моргуненко присел к печке не из-за того, что холодно, а просто невыносимо было сейчас одиночество и хотелось быть ближе к чему-нибудь живому, дышащему.

Он стал подбрасывать в огонь по одной палочке, наблюдая, как они загорались сначала ярко-желтым пламенем, затем становились багровыми и жаркими и рассыпались на отдельные уголья.

Все это он делал машинально, ибо мысли его были сейчас в Крымке. Что же все-таки случилось?

Владимир Степанович припомнил все случаи ареста комсомольцев по разным подозрениям, когда всякий раз волновался за их судьбу и радовался, если юные подпольщики умно и отважно выходили из затруднения. Но это были аресты

всего лишь по подозрению, и к тому же отдельных членов организации. А теперь, по слухам, были арестованы все члены «Партизанской искры». Это значит, что раскрыта вся организация. Что это, неосторожность, неопытность? Неужели на сей раз непоправимо?

Учитель чувствовал себя глубоко виновным в том, что не сумел во-время предотвратить катастрофу, уберечь своих учеников от неосторожного, необдуманного шага.

И все эта отдаленность. Был бы ближе к ним, не допустил бы оплошности, предостерег бы от опрометчивого поступка.

Но факт уже свершился. Теперь поздно и бесполезно думать об этом. Сейчас нужно думать о том, как вырвать из рук жандармов арестованных юношей и девушек.

Моргуненко представил все трудности, связанные с этой операцией. Сорок километров открытой заснеженной степи отделяли Саврань от Крымки. А там теперь, наверно, полно жандармов. Страх перед партизанщиной доходил до того, что даже такой простой факт, как появление советских листовок, приводил в смятение и ярость; А тут целая подпольная организация!

Сучья догорели, и на дне печки, покрываясь серым налетом золы, рдела маленькая кучка угольков.

Учитель принес из сарая охапку сучьев и подбросил в печку. Сквозь запушенное инеем окошко начинала пробиваться синева ранних зимних сумерек.

— Задерживается Алексей Алексеевич, — тревожился Учитель. У печки уже не сиделось. Он встал и начал ходить по комнате.

— Прорваться туда, в Крымку, прорваться во что бы то ни стало! Но где же Алексей Алексеевич?

Стукнула наружная дверь, и в комнату ввалился Шелковников.

— Заждались?

— Боялся, что вы задержитесь.

— Старался погонять во всю. Молодцы гнедые! Тридцать километров в два конца по такой дороге!

— Ну что? — волнуясь спросил Моргуненко.

— Довез до Кривого. Побежал мальчишка.

— Алексей Алексеевич, я много передумал тут без вас: мне кажется, что организовать сейчас освобождение отсюда просто нет времени.

— Дела и места в Крымке вы лучше меня знаете, потому говорите свои соображения, — сказал Шелковников.

— Тут только одна возможность — организовать освобождение комсомольцев местными силами. Я имею в виду военнопленных, которые работают в Каменном Мосту.

— Но у них нет оружия.

— Там около сотни человек. Из них группа в пятнадцать-двадцать человек готовится к побегу в леса, и они пойдут на это. А оружие я им обеспечу. У крымских подпольщиков есть все, вплоть до станкового пулемета и ручных гранат. Мы нападем на колонну из засады, перебьем конвой и уведем арестованных в лес. Мне остается только выяснить точно, когда повезут арестованных и по какой дороге и, конечно, каков конвой.

Шелковников был крайне озабочен. План, предложенный Моргуненко, ему казался опасным, более того, рискованным. Но доводы учителя, что нет времени на организацию помощи из Саврани, были основательны.