Партизанская искра
Шрифт:
— В общем, не хотите, чтобы я был вместе с вами. — обиженно произнес Брижатый, — что же мне, в самом деле, в полицию поступить, что ли?
— Дело хозяйское. Хочешь дружить с товарищами — дружи. Ведь о дружбе вообще не договариваются. Она сама рождается, когда люди уважают друг друга, доверяют. Вот…
Они вышли на дорогу. Здесь, немного постояв в молчании, холодно пожали друг другу руки и разошлись. Сашка пошел вдоль улицы, а Парфентий, сам не зная почему, вернулся к речке. Он долго стоял и смотрел на молочные пласты тумана, медленно плывущие над водой. Они плыли легкими
— Все это рассеется и выяснится, — подумал Парфентий, — может, в самом деле Сашка хочет идти вместе с нами, может, в нем еще не совсем уснула комсомольская совесть. Посмотрим, что он хочет сделать, а потом можно проверить его на задании. А все-таки, откуда Брижатый мог узнать о «Партизанской искре»?
Глава 14
ЛЮДИ НЕ ПОДВЕДУТ
Широкими взмахами, словно на качелях, раскачивается в воздухе парашютист. Над головой с легким присвистом шуршит огромный шелковый купол. Издалека слышится вибрирующий гул мотора. Это уходит обратно на Большую Землю советский самолет.
Неожиданно черноту ночи пересек бесконечно длинный ослепительный луч прожектора. Цепляясь за облака, он метнулся в сторону, в другую, прочертил вверх и вниз несколько зигзагов и погас.
«Не поймали!» — подумал парашютист и улыбнулся вслед удаляющимся звукам мотора.
Оттого что погас прожектор, вокруг стало еще темнее. И все же человек смотрит вниз. Одна мысль поглощает его в эту минуту. Кто примет его там? Твердая ли земля? Колкие ли сучья дерева, а может черная вода реки откроет ему свои объятия? Теплая честная рука или холодное дуло автомата протянется при встрече?
Внизу вспыхнул маленький косой лучик света и, приплясывая, проплыл по земле. Это шел человек, освещая дорогу карманным фонарем.
Вдруг лучик качнулся, описал дугу, на мгновение выхватив из темноты серебристое тело «Мессершмитта».
«Аэродром!» — в ужасе подумал парашютист. Он определил, что до земли оставалось не более пятисот метров. Это значило, что через полторы минуты он свалится, может быть, прямо на головы фашистам. Такая встреча не предвещала ничего хорошего.
«Надо успеть хоть сколько-нибудь отойти от этого зловещего места», — решил он.
Подобрав стропы, он начал скользить. Качка тут же прекратилась, и в лицо пахнуло знакомым ветерком быстрого падения.
Сердце гулко стучит, отсчитывая мгновенья. Вот он уже видит под собой черную землю. Она приближается стремительно. Навстречу пробежали, не успев схватить его, зубы забора, метнулись под ноги серые кусты.
«Принимай, земля!» — про себя произносит он, подгибает колени и, собравшись в комок, падает па землю…
Удивительный шум вокруг! Кажется, все, что есть на земле, тонет в нем и растворяется, потеряно ощущение собственного тела.
Не знает человек, сколько времени проходит в полузабытьи. Час, минута, миг? Но вот шум начинает дробиться на звон в собственных ушах, гул моторов и множество других непонятных звуков.
Парашютист понимает,
Все явственнее становятся звуки и он прислушивается к ним. Где-то неподалеку приглушенно, видимо в помещении, монотонно и хрипло пели.
Вскоре песню захлопнули дверью, и Костюченко услышал негромкий разговор двоих. Это была немецкая речь.
— Вот тебе раз! — поразился Костюченко, ведь по заданию он должен был приземлиться в Первомайском районе между селом Геновка и совхозом «Двадцать пять лет Октября», то есть в районе, оккупированном румынами, а выходит — попал к немцам.
Вспомнив при этом о «Мессершмитте», блеснувшем под лучом фонаря, он окончательно убедился, что находится где-то поблизости от военного аэродрома.
Мысль о близкой опасности заставила Костюченко забыть о боли в бедре. Поборов слабость, он привстал и прежде всего освободился от парашютных лямок. Затем, подыскав подходящее место, порезал ножом, парашют и закопал его в землю.
«Теперь нужно скорее уходить отсюда. Но куда денешься в такую темень в незнакомых местах. Чертовски мудреная задача! Но время идет, оно не станет ждать. Надо отойти, по крайней мере, от этого неприятного соседа», — решил он и, осторожно шагая впотьмах, пошел прочь от аэродрома.
Гортанный разговор за спиной удалялся и, наконец, стих совсем.
Пройдя с полкилометра, Костюченко присел отдохнуть. Фосфорические стрелки часов показывали начало второго — предрассветное время для июня. Единственное, что оставалось ему, — это найти надежное убежище на день. Там можно будет осмотреться, как следует, выяснить, где он находится. Может, его вывод, что попал не туда. куда нужно, преждевремен. Ведь могли же немцы расположить свой аэродром и на территории, захваченной румынами. Да и что за беда, если высадился не там! В конце концов, это тоже родная советская земля, а вовсе не румынская или немецкая. Он будет пробираться в свои районы, на то он и партизан и отлично знает, что подпольная борьба в тылу врага — это не курорт, где все к твоим услугам. Здесь нужно быть ко всему готовым — и к трудностям, и к тяжелым испытаниям.
С этими мыслями Костюченко пошел дальше, путаясь в густой траве. Через несколько десятков шагов начался пологий склон, поросший высоким по пояс бурьяном. Костюченко сорвал макушку бурьяна, размял в пальцах и понюхал. В нос ударило знакомой, приторной горечью полыни.
«Раз такой сорняк; значит глухое, заброшенное место», — решил он и, ощупью подыскав местечко получше, залег в заросли полыни.
Некоторое время он лежал на спине с открытыми глазами… То тут, то там слышались близкие и отдаленные звуки, то резкие и тревожные, то мягкие и спокойные. И где-то высоко, высоко в небе по-комариному жужжал самолет и, зажигая на миг новые звезды, еле слышно ухали зенитки. Потом все это стало стушевываться, отяжелевшие веки смыкались, унималась боль в бедре, тело наполнялось легким, расслабляющим звоном, земля стала ребром, и Костюченко провалился в бездонную пропасть.