Партизаны в Бихаче
Шрифт:
— Действительно, план хороший и задуман хитро, — сказал я одобрительно.
— Грандиозная операция! — буркнул Скендер, будто подводя итог нашим с ним рассуждениям.
Когда мы отошли от командира и могли уже не делать вид, будто прекрасно разбираемся во всех тонкостях планов штаба, мы снова стали, напрягая зрение и слух, следить за боем. Наши сердца были там, внизу, где сражались наши товарищи и друзья, где шел бой за то, что нам было так дорого и близко. Из грохота боя в наших душах рождались строки стихов и песен. Скендер взволнованно произнес:
—
— Ты погоди, не спеши, Бихач еще не освобожден, — заметил я с крестьянской недоверчивостью.
— Не освобожден, но будет освобожден! — убежденно заявил Скендер. — Как поэт, ты должен смотреть вперед.
Наш разговор прервал связной, прибывший из Второй краинской бригады. Он вылетел из темноты, точно выпущенная из миномета мина, и сразу набросился на нас со Скендером:
— Ну что же вы, народные поэты, сидите тут и не видите, как наша бригада бьет гадов в Прекоунье?
— Мы должны одновременно следить за всеми бригадами, а отсюда лучше наблюдать ход боя, — защищался я как мог.
— Черта лысого отсюда видно! — кричит связной, хмельной от возбуждения. — Спускайтесь вниз, вон первый батальон вышел к берегу Уны перед большим мостом. Там сейчас такая заваруха, есть что посмотреть и послушать.
— Да что ты говоришь! — поднялся с земли Скендер, похожий в темноте на средней величины медведя, вставшего на задние лапы.
— Дуйте скорее вниз, не пожалеете. Не будь я Гавро Джулум, если вру! — размахивая руками, убеждал нас связной. — Наши навалились, хотят атаковать мост, да товарищ Коста не дает. Сколько бойцов, говорит, зря погибнет, потому что с другого берега усташи бьют по мосту из шести крупнокалиберных пулеметов, так что и птица над ним не пролетит.
— Так сколько же вы будете еще сидеть перед этим мостом? — спрашиваю я.
— Пока к Уне с другой стороны не подойдет Первая краинская и не ударит по усташам с фланга.
— Ага, тогда они, верно, не только мост, но и самих себя позабудут! — воскликнул Скендер.
Помня еще с давних гимназических дней и сам этот большой мост и Муратову кондитерскую на углу за ним, я стал расспрашивать связного:
— Ты не знаешь, наши уже заняли ту кондитерскую, что на углу у самого моста?
— Чтобы ее черти взяли, эту кондитерскую! — закричал связной. — Усташи в ней засели и бьют из пулеметов, не дают головы поднять. Будь у нас крылья — и то не перелетели бы через мост. Черный Гаврило на чем свет кроет и Мурата и его пироги-пирожные.
— И он там?
— И он, и Станивук, и Николетина, и даже повар Лиян.
— И его черт принес? — удивился я.
— Там он, так дерет глотку, будто целой артбатареей командует. Идите, там чего только не услышишь и не увидишь. Весело, прямо не бой, а какое-то представление.
— Спустимся вниз, как только заря займется, — загорелся Скендер. — Товарищ Джулум,
— Сейчас я, мигом!
Когда мы спустились к самому городу, бледный свет с затянутого облаками неба уже коснулся крыш домов. Тут и там над горящими зданиями вырастали, клубясь, страшные столбы черного дыма. А какая раздавалась пальба! Вокруг все трещало, гремело, рвалось, выло и свистело, будто наступил конец света.
— Да, друг Скендер, вот это рассвет! — пошутил я. — Мы, поэты, привыкли, что на заре поют птички, что восток стыдливо румянится зарей, а тихое дуновение утреннего ветерка приносит пьянящий запах сирени. А тут гляди что творится! Пулеметы выводят свою смертоносную песню, подобно барабану на похоронах, гудят пушки, дымится над городом кровавая заря, а ветер разносит горький запах гари.
— И все-таки это великий рассвет, победная заря свободы! — торжественно провозгласил Скендер, высоко поднимая вверх правую руку, словно вознося над городом развевающееся знамя победы. — Так что придется тебе, моя овечка от поэзии, на время в волка превратиться, такие теперь времена настали.
Я смотрел на него, на его вдохновенное лицо с истинным восхищением. В ту минуту мне и в голову не могло прийти, что много позже, почти тридцать лет спустя, я напишу о нем такие слова:
«Поэма Скендера «Стоянка, мать Кнежополька» подобно развевающемуся знамени шла впереди партизанских армий…»
А в то победное бихачское утро Скендер и сам походил на свою поэму-знаменосца. А я?
Я хорошо знал, что никогда бы не смог превратиться в волка, как мне советовал мой собрат по поэзии, но… В то же время я чувствовал, что навсегда останутся в моем сердце наши бойцы, наши партизаны и что о них я в будущем буду слагать стихи и песни с большим жаром, чем о самом прекрасном весеннем рассвете.
Я так и сказал Скендеру:
— Когда-то меня до слез трогали черешни в цвету, синева майского неба и звон колокольчика на шее ягненка. А теперь при виде Николетины Бурсача, идущего впереди роты со звездой на шапке и пулеметом на плече, у меня от волнения по телу бегут мурашки, всего меня охватывает какой-то пламень, так что уж и не знаю, стою ли на земле или плыву вместе с облаками. Вот и скажи мне теперь, что это такое?!
— А знаешь, это и есть настоящее вдохновение, олух ты этакий! Под облака тебя уносит. Не зря же говорят, что поэты скачут на крылатом коне Пегасе.
— Ну спасибо тебе, Скендер, за такое мудрое лошадиное объяснение. А теперь — скорее к мосту, туда, где бьются наши вдохновители — Станивук и Николетина.
16
Рождающийся день принес партизанам новую неприятность — налет вражеских самолетов.
Как только рассвело, появились бомбардировщики. Они кружили над холмами, укреплениями и кварталами Бихача, однако не решались сразу бросать бомбы, потому что не знали, где находятся свои, а где партизаны.