Партизаны. Цирк
Шрифт:
— Ну, мне все ясно. Подсадка в публику и другие фокусы-покусы эстрадных «магов».
— Может быть, хотя говорят, что Бруно проделывает вещи, которым нет разумного объяснения и которых не могут повторить профессиональные фокусники. Но что нас больше всего интересует, так это его феноменальная, что называется фотографическая, зрительная память. Например, ему дают раскрытый журнал «Тайм». Бруно смотрит на текст пару секунд, возвращает журнал и предлагает назвать любое слово, местоположение которого вы ему назовете. Предположим, вы хотели бы узнать третье слово пятой строки во второй колонке на правой странице. Он вам тут же скажет, что это, допустим, «конгресс». Можно жизнью поручиться,
— Это я должен видеть. Кстати сказать, если он такой гений, то почему не ограничиться эстрадной работой? Он мог бы заработать на этом гораздо больше, чем выполняя с риском для жизни пируэты под куполом.
— Наверное. Не знаю. По словам Смизерса, Бруно работает отнюдь не за гроши, он — суперзвезда одного из лучших цирков на свете. Однако дело не только в этом. Бруно — ведущий в трио воздушных акробатов, которые называют себя «Слепыми орлами». Без него они пропадут. Как я понимаю, остальные двое не обладают ментальными способностями.
— Любопытно. Мы в нашей профессии не можем себе позволить излишнюю верность и сентиментальность.
— Сентиментальность — да. Верность — другое дело, она важна для всех. Тем более, что эти двое из трио — родные братья Бруно, причем младшие.
— Семейное трио?
— Я думал, вы знаете.
Пилгрим отрицательно покачал головой.
— Вы назвали их «Слепыми орлами»?
— Смизерс говорит, что это вовсе не воспринимается как преувеличение. Тем более когда вы видите, как они работают. Возможно, эти люди и не рождены для того, чтобы парить в облаках, но к земле они тоже не слишком привязаны. Когда трапеция взлетает вверх, они поднимаются над землей на высоту двадцати пяти метров. А падать что с двадцати пяти, что с двухсот пятидесяти метров — разница небольшая. Тут можешь сломать не только шею, но и пару сотен костей — все, что есть в человеческом теле. Особенно когда у тебя завязаны глаза и ты не в состоянии понять, где верх, а где низ, пока твое тело не скажет тебе об этом с полной определенностью.
— Вы хотите сказать…
— Они надевают черные перчатки из смеси шелка и хлопка, когда перелетают с одной трапеции на другую. Некоторые считают, что в этих перчатках заключена какая-то хитрость, связанная с электричеством, — ну, вроде того, что отрицательные заряды притягиваются к положительным. Но это не так. Просто в перчатках легче обеспечить сцепление рук с трапецией. У них нет вообще никакой страховочной системы. Их капюшоны совершенно светонепроницаемы — но они никогда не ошибаются… Ну, это очевидно, иначе сразу стало бы одним «Слепым орлом» меньше. Полагаю, тут действует какая-то форма экстрасенсорного восприятия, что бы это ни значило. Только Бруно обладает этим даром, поэтому он и ловит их.
— Я должен сам на это посмотреть. И хочу увидеть этого великого менталиста в работе.
— Нет проблем! Нам как раз туда. — Фосетт взглянул на часы. — Пора идти. Полагаю, мистер Ринфилд нас уже ждет.
Пилгрим молча кивнул. У Фосетта дрогнул уголок рта, что должно было означать улыбку.
— Ну же, Джон! Все поклонники цирка — в душе большие дети. А вы что-то не слишком веселы.
— Это верно. В цирке работают люди двадцати пяти национальностей. Причем по крайней мере восемь из них — из Восточной Европы. Что, если кто-то из них меня недолюбливает да еще носит с собой мою фотографию? А если таких наберется несколько человек?
— Увы, мой друг, это цена славы. Но вы можете замаскироваться. — Фосетт с удовлетворением оглядел свою полковничью форму, — например, переодеться подполковником, не правда ли?
В служебном лимузине, ничем не выделявшемся
— Не забудьте, Мастерс, вы должны оказаться на сцене первым, — напомнил мужчине Пилгрим.
— Буду первым, сэр.
— Вы подобрали слово?
— Да, сэр. «Канада».
Уже смеркалось. Сквозь легкий моросящий дождик показалось здание с высоким куполом, украшенное множеством мигающих цветных лампочек, образующих замысловатый узор. Фосетт что-то сказал водителю, и машина остановилась. Мастерс, держа в руке свернутый журнал, молча вышел и мгновенно смешался с публикой, которая уже начала собираться возле цирка. Этот человек был просто создан для того, чтобы растворяться в толпе. Машина проехала еще немного и остановилась в непосредственной близости от входа. Пилгрим и Фосетт вошли в здание.
Широкий проход вел к местам для зрителей, расположенным амфитеатром. Полотняные цирковые шатры остались в прошлом, по крайней мере для больших цирковых трупп. Им на смену пришли зрительные залы и павильоны, рассчитанные не менее чем на десять тысяч зрителей. Большинство из них было гораздо вместительнее. Только для того, чтобы свести концы с концами, цирк вроде этого должен был иметь не меньше семи тысяч посадочных мест.
Справа от прохода можно было бросить взгляд за кулисы, где в клетках рычали львы и тигры, беспокойно переминались с ноги на ногу слоны, лошади и пони, где прыгали шимпанзе. Тут же продолжали оттачивать свое мастерство жонглеры. Им, как и концертирующим пианистам, для поддержания квалификации нужно постоянно тренироваться. И над всем этим царил ни с чем не сравнимый, незабываемый запах цирка. В глубине кулис располагались помещения администрации, а за ними — артистические уборные, напротив которых, в дальнем углу, был широкий проход на арену, слегка изогнутый, чтобы взоры зрителей не могли проникнуть за кулисы.
Слева от прохода доносились звуки музыки, и это играл явно не Нью-Йоркский филармонический оркестр, как было объявлено. Музыка — если ее вообще можно было так назвать — была пронзительной, грохочущей, с резкими звуками трубы и звоном литавр. При любых других обстоятельствах она могла бы стать испытанием для барабанных перепонок, но на площадках аттракционов всегда звучала именно такого рода музыка, то ли по традиции, то ли потому, что она была здесь вполне уместна.
Пилгрим и Фосетт прошли в одну из дверей, ведущих на открытую площадку, на которой размещались разные аттракционы. Она занимала весьма небольшое пространство, но недостаток размеров с лихвой возмещался количеством предлагаемых увеселений. От множества подобных ей площадок эта отличалась тем, что в одном из ее углов находился ярко раскрашенный павильон, сделанный, очевидно, из фанеры. К нему-то и направились Пилгрим и Фосетт.
Над дверцей павильона висела интригующая надпись: «Великий менталист». Пилгрим с Фосеттом уплатили по доллару за вход, вошли и встали в сторонке, чтобы не привлекать к себе внимание. Все места уже были заняты — «Великий менталист» пользовался популярностью.
На маленькой сцене стоял сам Бруно Вилдерман. Он был чуть выше среднего роста и довольно широк в плечах. Но его фигура не выглядела впечатляющей из-за того, что он был с головы до пят закутан в необъятных размеров яркий наряд китайского мандарина с громадными пышными рукавами. Смуглое лицо с орлиным носом, обрамленное длинными черными волосами, было умным и довольно приятным, но ничем не примечательным. Встретив Бруно на улице, вы вряд ли обернулись бы ему вслед.