Парус и буря
Шрифт:
— Скажи, Абу Зухди, как это ты очутился на этом собрании? — спросил Кямиль.
— Наверное, так же, как и ты, — ответил Таруси.
— Для меня это дело привычное. А ты ведь сейчас занят по горло подготовкой к плаванию. К тому же я знаю, что ты терпеть не можешь всяких собраний.
— Это верно, я их не люблю. По-моему, дело всегда лучше слов. Но сейчас понял, что, прежде чем приняться за дело, его надо хорошенько обсудить. С кем поведешься, от того и наберешься. Я за эти годы кое-чему научился у вас. Если хочешь, я готов признаться, что прежде был не
— Тут виноват не ты, а те, кто видел в Гитлере нашего избавителя. Сами верили и других пытались обратить в свою веру.
— Нет, меня-то обратили в другую веру!
— Кто же это толкнул тебя на такое богоотступничество?
— Мир не без добрых людей. Умные люди вроде тебя. Без вас я ходил бы слепым до сих пор. Вот Абу Хамид и сейчас все еще обвиняет бывших своих единомышленников в предательстве. И меня тоже. Костит нас на чем свет стоит. Говорит, что мы изменники.
— Ну а ты в свое оправдание что говоришь?
— А ничего… Гитлеру я никогда не симпатизировал. Тем более я не мог в него верить. Ведь Гитлер и Муссолини — одного поля ягода. Кто убил Омара Мухтара? Муссолини! С Абу Хамидом я был в компании, пока не появился ты.
— Значит, Абу Хамид прав. Конечно, ты не изменник, но взгляды-то свои ты изменил.
— А сам Абу Хамид, думаешь, не переменился? Он больше не ругает русских и немцами не восхищается. Недавно в разговоре все хвалил тебя. Кямиль, говорит, светлая голова, раньше всех сказал, что Гитлера разобьют.
Кямиль улыбнулся.
— Таким, как Абу Хамид, нужно только вовремя открыть глаза. Он честный человек и просто заблуждался. Он рассуждал так: Франция и Англия наши враги. Раз Германия воюет с ними, значит, она наш союзник, а Гитлер — наш друг. Ведь из Берлина по радио все время твердили, что Гитлер друг арабов. А на деле он не друг, а самый заклятый враг всех народов, в том числе и арабов. Диктатор. А наш народ не любит диктаторов. Время их прошло. Мир изменился. Да и люди стали теперь другими…
— Я вижу, куда ты клонишь, — прервал его Таруси. — Хочешь, чтобы и я прозрел до конца. Но ведь я никогда, наверное, не стану философом, — усмехнулся Таруси. — Ты говорил правильные вещи. Однако твои слова не столько остаются у меня в голове, сколько западают в сердце. Я люблю свою родину — вот и вся моя философия. Готов за нее бороться, не вдаваясь в рассуждения. И бороться самоотверженно, не жалея своих сил и жизни.
— Вот за эту твою искренность я тебя и люблю.
— Я искренен, потому что и ты всегда откровенен со мной. Говоришь прямо, что думаешь. Этим и подкупаешь людей. Мне Касем Джаро сам рассказывал, как ему поручили избить тебя. А ты пришел в кофейню и, увидев Касема с приятелями, вместо того, чтобы скрыться, подсел к их столику. Поговорил с ними, и Касему стало вдруг стыдно. После этого он никому не позволяет сказать хоть одно слово против тебя.
Этот случай был хорошо памятен Кямилю, хотя с тех пор прошло уже много времени.
— Меня всегда поражает твоя убежденность и выдержка, — признался Таруси. — Ты никогда не теряешь самообладания, даже когда тебе одному
«Значит, тебя привлекают не идеи, которые я отстаиваю, а мои личные качества, — подумал Кямиль, — мое отношение к людям… Впрочем, какая разница? Разве идеи существуют сами по себе? Они должны воплощаться в поступках человека. В отношениях между людьми…»
На перекрестке, у губернаторского дворца, они распрощались. Учитель пошел в сторону крепости, а Таруси зашагал вниз, к морю, к себе в кофейню.
Хотя было уже за полночь, в кофейне все еще сидели посетители. В основном это были рыбаки, которые по своему обыкновению собрались в углу около Халиля Арьяна. Один из них рассказывал о своем сегодняшнем улове, утверждая, что нет лучше рыбы, чем морской окунь. С ним не соглашались. Халиль, стараясь перекричать всех, расхваливал султанку.
— Султанка потому и называется султанкой, — кричал он, — она султан для всех других рыб!
— Э, бросьте вы спорить, братцы! — вставил свое слово пожилой рыбак, который занимался ловлей в реке. — В море — это не рыба. Вот форель — это рыба.
— В пресной воде разве рыба, — перебил его другой рыбак. — По мне, нет ничего вкуснее угря. Он слаще молодого барашка!
— Тьфу на твоего угря!
Мнения разделились. Одни отдавали предпочтение морской, другие — речной рыбе. Спор затягивался. Его могли не кончить и до утра. Таруси вышел на улицу, хотя подобные споры никогда его не тяготили.
«Вот их, наверное, не мучают сомнения, — подумал он. — Они любят свой промысел. Находят в нем счастье. Да и я сам не знал никаких мук и был счастлив, когда ходил в море, как они. А сейчас у меня появились какие-то новые заботы. Отчего? Ведь раньше меня нисколько не интересовало, что происходит в мире. Это меня не касалось. Что мешает мне теперь бросить все и отправиться в плавание? Что?..»
Таруси подошел к обрыву. Сел на свой излюбленный камень. Закурил. Мысли его невольно возвращались к тому, что он слышал сегодня вечером в доме Каабура. Вот-вот в городе могут начаться события. И неизвестно, как они будут развиваться, чем кончатся.
С Рахмуни они договорились, что Таруси пойдет в рейс сразу же после его возвращения из Александрии. Но сейчас появились новые, непредвиденные обстоятельства, связанные с возможным выступлением Муршида. Со дня на день можно ожидать решительной битвы с французами. Разве можно покидать город в такое неспокойное время? Купит ли кто кофейню — до нее ли теперь людям? Но даже если и удастся ее продать, он все равно не сможет уехать, пока не доставит в город оружие. Ведь он сам вызвался это сделать. Никто его за язык не тянул. А теперь, если он уклонится от этого, его назовут болтуном, подумают, что струсил. Скажут: «Улизнул Таруси, испугался. Он герой на море, а на берегу только в своей кофейне может воевать!» Тогда любой из его недоброжелателей постарается очернить его, как сможет. Для них это отличный повод.