Пасхальные рассказы о любви. Произведения русских писателей
Шрифт:
— Так-то, Никитушка, — говорит ласково Семенюта. — Жить еще можно… Не надо только отчаиваться… Эх, надо бы тебе было гривенничек дать, да нету у меня мелочи.
— Да будет вам, — пренебрежительно роняет швейцар. — Я знаю, у вас все крупные. Идите уж, идите. Настудите мне швейцарскую.
Когда же судьба покажет Семенюте не свирепое, а милостивое лицо? И покажет ли? Я думаю — да.
Что стоит ей, взбалмошной и непостоянной красавице, взять и назло всем своим любимцам нежно приласкать самого последнего раба?
И вот старый, честный сторож Анкудин, расхворавшись и почувствовав приближение
— Так и скажи его превосходительству: Анкудин-де собрался умирать и перед кончиной хочет открыть его превосходительству один очень важный секрет.
Приедет генерал в Анкудинову казенную подвальную квартирешку. Тогда, собрав последние силы, сползет с кровати Анкудин и упадет в ноги перед генералом:
— Ваше превосходительство, совесть меня замучила… Умираю я… Хочу с души грех снять… Деньги-то эти самые и марки… Это ведь я украл… Попутал меня лукавый… Простите, Христа ради, что невинного человека оплел, а деньги и марки — вот они здесь… В комоде, в верхнем правом ящичке.
На другой же день пошлет начальник Пшонкина или Массу за Семенютой, выведет его рука об руку перед всей канцелярией и скажет все про Анкудина, и про украденные деньги и марки, и про страдание злосчастного Семенюты, и попросит у него публично прощения, и пожмет ему руку, и, растроганный до слез, облобызает его.
И будет жить Семенюта вместе с мамашей еще очень долго в тихом, скромном и теплом уюте. Но никогда старушка не намекнет сыну на то, что она знала об его обмане, а он никогда не проговорится о том, что он знал, что она знает. Это острое место всегда будет осторожно обходиться. Святая ложь — это такой трепетный и стыдливый цветок, который увядает от прикосновения.
А ведь и в самом деле бывают же в жизни чудеса! Или только в пасхальных рассказах?
Александр Севастьянов
Враги
— Христос Воскресе!.. Христос Воскресе!.. Христос Воскресе!.. — трижды произнес священник сельской церкви, осеняя крестом собравшийся к Пасхальной обедне крестьян.
— Воистину Воскресе! — как ропот могучий, волной раздался дружный и чистосердечный ответ прихожан на это приветствие батюшки.
Молчаливая дотоле толпа загудела и тесной гурьбой направилась к кресту, христосуясь по пути друг с другом.
Только один человек — мельник с Запрудневской мельницы, Силантий Кузьмич Толсто-пятов — все еще стоял у свечного ящика и, держа в руке кулич и мешочек с крашеными яйцами, казалось, и не думал идти ко кресту.
— Вы что же это, Силантий Кузьмич, не желаете прикладываться-то? — спросил его церковный староста.
— Нет, как это не желать!.. В нынешний праздник не приложиться ко кресту — грешно… Опять же и с причтом надо похристосоваться…
— Так что же вы не подходите?..
— А вот дожидаюсь, когда народ схлынет малость… Вишь, теснота какая… Замнут…
В действительности же Силантий Кузьмич боялся не тесноты, а встречи в толпе с Пафнутием Назаровым, с бывшим своим должником, который перед самой Пасхой расплатился с ним. И расплатился-то только потому, что Силантий Кузьмич свел у него со двора последнюю коровушку и отобрал семена овса
Сознавал в душе Силантий Кузьмич, что нехорошо, а главное — «не по-Божески» сделал он, окончательно разорив мужика-односельчанина, и неловко ему было встретиться с ним в этот праздничный день. По христианскому обычаю христосоваться надо, а как он подойдет к Пафнуту с пасхальным приветствием, когда неделю назад он стал заклятым врагом его. Пафнут сгоряча и с горя обозвал его тогда Иудой-христопродавцем.
— Иуда!.. Ну пусть буду я Иудой, — сказал ему тогда Силантий Кузьмич и поддразнил: — А все-таки коровка-то твоя с овсецом и гречихой мои теперь!..
— Да ты последний крест рад снять с человека, потому — Иуда ты окаянный, — не унимался отчаявшийся Пафнут.
— Что же, и крест сниму, — согласился Силантий Кузьмич. — Задолжал, так надо ж с тебя чем-нибудь получить… Не граблю ведь, а свои беру…
— Свои ли? — упрекнул его Пафнут, и упрекнул справедливо. — Свои-то ты давно получил с меня работой… Стало быть, задаром работал я у тебя с семьей все лето, упуская свое собственное?.. Ведь по уговору я долг тебе этим отрабатывал… Только одно и сделал я нехорошо, что, на совесть твою надеясь, не взял от тебя назад свою расписку долговую. Думал, ты сам разорвешь ее, как оправданную, а ты, пользуясь ею, пришел теперь вторые деньги с меня получать. Бери, Иуда окаянный!.. Авось и моим добром когда-нибудь подавишься… Не пойдет оно тебе впрок, и отольются тебе когда-нибудь наши сиротские слезы… Помни это!..
Похолодело тогда сердце Силантия от этих слов Пафнута, и оробел он. «Что это? Угроза», — подумалось ему.
С тех пор Силантий Кузьмич стал бояться этого мужика. Дом свой окружил злыми цепными собаками, которых на ночь выпускал из конур, и они бегали вокруг дома по две с каждой стороны. Себе он купил в городе шестизарядный револьвер и никуда шагу не делал без этого оружия. Только сегодня в храм не взял он его с собой, да и то потому, что как-то совестно и стыдно было идти в церковь с оружием в кармане. «Будто вор на большую дорогу!» — подумал он и выложил револьвер из кармана. Но теперь Силантий Кузьмич пожалел об этом, и именно потому, что увидел в храме среди молящихся Пафнута, которого он не рассчитывал встретить в церкви, думая, что тому и выйти-то не в чем — так обчистил его перед праздником Силантий Кузьмич. Но Пафнут, очевидно, раздобыл лапти у соседа и пришел, да и стал-то, как назло, прямо перед ним, загородив своей спиной Силантию Кузьмичу вид на растворенные царские врата и видневшийся за ними алтарь.
«Ишь, хам… Ровно он и перед Богом-то ближе меня находится!» — подумал Силантий Кузьмич, однако не только не полез вперед, а, наоборот, нарочно остался сзади и умышленно прятался за других молящихся, стараясь, чтобы Пафнут не видел его. Пафнут действительно не замечал его. Он усердно молился, истово творя крестное знамение и тихо-тихо подпевая с детства заученные праздничные молитвы.
Но Толстопятову казалось, что Пафнут тайно следит за ним, наблюдает — где он стоит, с кем говорит и когда будет выходить из храма. А этого совместного выхода из храма Силантий Кузьмич боялся больше всего.