Пасхальные стихи русских поэтов

Стрыгина Татьяна Викторовна

Страсти Господни

<…>Во марте во месяцы, во последних днех, Страстные недели во пятничный день, Во святом граде Иеросалиме Плакала-ходила Святая Дева. При ней были три мироносицы жены. Во граде им встречу грядут два жида. Восплакала, вопросила Святая Дева: «Где вы, жиды, были, куда грядете?» Что отвещают Деве два жидовина: «Живем мы таперича в Иеросалиме, А мы били-мучили Исуса Христа. Яже бивше-мучивше, в темницу всадя, В шестом часу в пятницу распяли его, В ноги и во длани прибиша гвоздьми, Венец наложили на главу его, Мучения и ран невозможно и счесть. Исуса копием ребра проболи, И земля обагрися от крови его». Услышала глаголы их Святая Дева — Она бысть без памяти и больше часа, Ударилась о землю, едва бысть жива (…) Господь проглагола Матери Своей: «Любезная Мати, не плачь обо Мне: В третий день воскресну и прославлю Тебе, И радости Твоей не будет конца». У Божией церкви у царских дверей Завеса надвое раздиралася, Древа по дубравам преклонялися, Камения надвое распадалися, Рыдания и слезы услышал Господь: Начали трястися небо и земля, Солнце и месяц не стали светить От шестого часа до девятого. Со страха великого и со ужасти Жидовья упали ничком на землю, Вне ума лежали четыре часа, Они окаяннии не покаялися. За то осудил их Господь в вечную тьму, И мукам их не будет конца. Со страхом мы, братие, мы восплачемся: Мучения-страдания Исуса Христа. Восплачемся на всяк день и покаемся, И Господь услышит покаяние, За что и нам дарует царствие Свое, Радости и веселию не будет конца.

Иван Никитин

(1824–1861)

Моление о чаше

И

прешед мало, паде на лици Своем, моляся и глаголя: Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты.

Мф. 26: 39-47

День ясный тихо догорает; Чист неба купол голубой; Весь запад в золоте сияет Над Иудейскою землей; Спокойно высясь над полями, Закатом солнца освещен, Стоит высокий Елеон С благоуханными садами. И, полный блеска, перед ним, Народа шумом оживленный, Лежит Святой Ерусалим, Стеною твердой окруженный, Вдали Гевал и Гаразин, К востоку воды Иордана С роскошной зеленью долин Рисуются в волнах тумана. И моря Мертвого краса Сквозь сон глядит на небеса. А там, на западе, далеко, Лазурных Средиземных волн Разлив могущий огражден Песчаным берегом широко… Темнеет… всюду тишина… Вот ночи вспыхнули светила, — И ярко – полная луна Сад Гефсиманский озарила. В траве, под ветвями олив, Сыны Божественного Слова, Ерусалима шум забыв, Спят три апостола Христовы. Их сон спокоен и глубок; Но тяжело спал мир суровый: Веков наследственный порок Его замкнул в свои оковы, Проклятье праотцев на нем Пятном бесславия лежало И с каждым веком новым злом Его, как язва, поражало… Но час свободы наступал — И чуждый общему позору, Посланник Бога, в эту пору, Судьбу всемирную решил. За слово истины высокой Голгофский Крест предвидел Он И, чувством скорби возмущен, Отцу молился одиноко: «Ты знаешь, Отче, скорбь Мою И видишь как Твой Сын страдает, О, подкрепи Меня, молю, Моя душа изнемогает! День казни близок: он придет, На жертву отданный народу, Твой Сын безропотно умрет. Умрет за общую свободу… Проклятьем черни поражен, Измученный и обнаженный, Перед толпой поникнет Он Своей главой окровавленной, И те, которым со Креста Пошлет он дар благословенья Поднимут руку на Христа… О, да минует чаша эта, Мой Отче, Сына Твоего! Мне горько видеть злобу света За искупление его! Но не Моя да будет воля, Да будет так, как хочешь Ты! Тобой назначенная доля Есть дело всякой правоты. И если Твоему народу Позор Мой благо принесет, — Пускай за общую свободу Сын Человеческий умрет!» Молитву кончив, скорби полный, К ученикам он подошел, И увидав их сон спокойный, Сказал им: «Встаньте, час пришел. Оставьте сон свой и молитесь, Чтоб в искушенье вам не впасть, Тогда вы в вере укрепитесь И с верой встретите напасть». Сказал – и тихо удалился Туда, где прежде плакал Он, И той же скорбью возмущен, На землю пал он и молился: «Ты, Отче, в мир Меня послал Но Сына мир Твой не приемлет: Ему любовь я завещал, Моим глаголам он не внемлет; Я был врачом его больным, Я за врагов Моих молился, — И надо Мной Иерусалим Как над обманщиком глумился! Народу мир я завещал, — Народ судом мне угрожает, Я в мире мертвых воскрешал, — И мир Мне Крест приготовляет!.. О, если можно, от Меня Да мимо идет чаша эта! Ты Бог любви, начало Света, И все возможно для Тебя! Но если кровь нужна Святая, Чтоб землю с Небом примирить. Твой вечный суд благословляя, На Крест готов я восходить!» И взор, в тоске невыразимой, С небес на землю он низвел И снова, скорбию томимый, К ученикам он подошел. Но их смежившиеся очи Невольный сон отягощал; Великой тайны этой ночи Их бедный ум не постигал. И стал Он, молча, полный муки, Чело высокое склонил И на груди Святые руки В изнеможении сложил. Что думал он в минуты эти. Как человек и Божий Сын, Подъявший грех тысячелетий, — То знал Отец Его один, Но ни одна душа людская Не испытала никогда Той боли тягостной, какая В Его груди была тогда, И люди верно б не поняли, Весь грешный мир наш не постиг Тех слез, которые сияли В очах Спасителя в тот миг. И вот, опять он удалился Под сень смоковниц и олив, И там колена преклонив, Опять он плакал и молился: «О, Боже Мой! Мне тяжело! Все человеческое зло На мне едином тяготеет. Позор людской – позор веков; Все на Себя Я принимаю, Но Сам, под тяжестью оков, Как человек, изнемогаю… О, не оставь Меня в борьбе С Моею плотию земною, И все, угодное Тебе, Тогда да будет надо Мною. Молюсь, да снидет на меня Святая сила подкрепленья, Да совершу с любовью я Великий подвиг примиренья!» И руки к небу он подъял, И весь в молитву превратился, Огонь лице Его сжигал, Кровавый пот по Нем струился. И вдруг с безоблачных небес, Лучами света окруженный, Явился в сад уединенный Глашатый Божиих чудес. Был чуден взор его прекрасный, И безмятежно, и светло Одушевленное чело, И лик сиял как полдень ясный. И близ Спасителя он стал И речью, свыше вдохновенной, Освободителя вселенной На славный подвиг укреплял; И сам, подобный легкой тени, Но полный благодатных сил, Свои воздушные колени С молитвой пламенной склонил. Вокруг молчало все глубоко; Была на небе тишина, — Лишь в царстве мрака одиноко Страдал бесплодно сатана. Он знал, что в мире колебался Его владычества кумир, И что бесславно падший мир К свободе новой приближался. Виновник зла, он понимал, Кто был Мессия воплощенный, О чем Отца Он умолял, И, страшной мукой подавленный, Дух гордый молча изнывал, Бессильной злобой сокрушенный… Спокойно в выси голубой Светил блистали мириады, И полон сладостной прохлады Был чистый воздух. Над землей, Поднявшись тихо, небожитель Летел к надзвездным высотам, — Меж тем всемирный Искупитель Опять пришел к ученикам. И в это чудное мгновенье Как был он истинно велик, Каким огнем одушевленья Горел Его прекрасный лик! Как ярко отражали очи Всю волю твердую Его, Как радостно светила ночи С высот глядели на Него! Ученики, как прежде, спали И вновь Спаситель им сказал: «Вставайте, близок день печали, И час предательства настал…» И звук мечей остроконечных Сад Гефсиманский пробудил, И отблеск факелов зловещих Лицо Иуды осветил. 1854

Новый Завет

Измученный жизнью суровой, Не раз я себе находил В глаголах Предвечного Слова Источник покоя и сил. Как дышат святые их звуки Божественным чувством любви, И сердца тревожные муки Как скоро смиряют они!.. Здесь все в чудно сжатой картине Представлено Духом Святым: И мир, существующий ныне, И Бог, управляющий им, И сущего в мире значенье, Причина, и цель, и конец, И Вечного Сына рожденье, И Крест, и терновый венец. Как сладко читать эти строки, Читая, молиться в тиши, И плакать, и черпать уроки Из них для ума и души! 1853

Николай Николев

(1758 – 1815)

Возглашение Иисуса на Кресте

Приближьтесь грешники, нежнее воздохните. Но что! и взора вы не мните вознести — Неблагодарные! коль от Креста бежите, Коль Мной ругаетесь, кто ж может вас спасти? Живого Бога грудь, где восприял рожденье, Я променил в сей день на грудь Креста – в крови! Вся потряслась земля, все небо в огорченье; Единый человек упорен, без любви! Я лик ношу греха, страдание явленно: Не узнаю Себя; в Отце лишен утех. Душа без помощи, а тело изъязвленно; Но лишь скорблю о том, что существует грех. О милы грешники! убежищем Мне будьте: Откройте Мне сердца, когда с Креста сойду; Я предаюся вам, хотя сто крат забудьте, Но днесь любовию да в вас любовь найду. Любовь сильней гвоздей к Кресту Меня прижала; Любовь, не злоба Мне судила быть на нем; Она к страданию терпенье Мне стяжала, Она могущество во телеси Моем. И та любовь есть к вам, хоть вы от ней бежите; Крест тело взял Мое, а сердце взяли вы: Но я дарю его, а вы исторгнуть мните, А вы на агнеца, как раздраженны львы. Прости,

о Отче! им; кровь, кровь Моя взывает: Я так же Бог, как Ты, но унижаюсь Я; Я так же человек, – и Он о них вздыхает: — Соедини Ты нас, и в жизнь им смерть Моя!

Борис Пастернак

(1890–1960)

Чудо

Он шел из Вифании в Ерусалим, Заранее грустью предчувствий томим. Колючий кустарник на круче был выжжен, Над хижиной ближней не двигался дым, Был воздух горяч и камыш неподвижен, И Мертвого моря покой недвижим. И в горечи, спорившей с горечью моря, Он шел с небольшою толпой облаков По пыльной дороге на чье-то подворье, Шел в город на сборище учеников. И так углубился Он в мысли Свои, Что поле в унынье запахло полынью. Все стихло. Один Он стоял посредине, А местность лежала пластом в забытьи. Все перемешалось: теплынь и пустыня, И ящерицы, и ключи, и ручьи. Смоковница высилась невдалеке, Совсем без плодов, только ветки да листья. И Он ей сказал: «Для какой ты корысти? Какая Мне радость в твоем столбняке? Я жажду и алчу, а ты – пустоцвет, И встреча с тобой безотрадней гранита. О, как ты обидна и недаровита! Останься такой до скончания лет». По дереву дрожь осужденья прошла, Как молнии искра по громоотводу. Смоковницу испепелило дотла. Найдись в это время минута свободы У листьев, ветвей, и корней, и ствола, Успели б вмешаться законы природы. Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог. Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда Оно настигает мгновенно, врасплох.

Дурные дни

Когда на последней неделе Входил он в Иерусалим, Осанны навстречу гремели, Бежали с ветвями за Ним. А дни все грозней и суровей, Любовью не тронуть сердец, Презрительно сдвинуты брови, И вот послесловье, конец. Свинцовою тяжестью всею Легли на дворы небеса. Искали улик фарисеи, Юля перед Ним, как лиса. И темными силами храма Он отдан подонкам на суд, И с пылкостью тою же самой, Как славили прежде, клянут. Толпа на соседнем участке Заглядывала из ворот, Толклись в ожиданье развязки И тыкались взад и вперед. И полз шепоток по соседству, И слухи со многих сторон. И бегство в Египет и детство Уже вспоминались, как сон. Припомнился скат величавый В пустыне, и та крутизна, С которой всемирной державой Его соблазнял сатана. И брачное пиршество в Кане, И чуду дивящийся стол, И море, которым в тумане Он к лодке, как по суху, шел. И сборище бедных в лачуге, И спуск со свечою в подвал, Где вдруг она гасла в испуге, Когда воскрешенный вставал… 1949

Гефсиманский сад

Мерцаньем звезд далеких безразлично Был поворот дороги озарен. Дорога шла вокруг горы Масличной, Внизу под нею протекал Кедрон. Лужайка обрывалась с половины. За нею начинался Млечный Путь. Седые серебристые маслины Пытались вдаль по воздуху шагнуть. В конце был чей-то сад, надел земельный. Учеников оставив за стеной, Он им сказал: «Душа скорбит смертельно, Побудьте здесь и бодрствуйте со Мной». Он отказался без противоборства, Как от вещей, полученных взаймы, От всемогущества и чудотворства, И был теперь, как смертные, как мы. Ночная даль теперь казалась краем Уничтоженья и небытия. Простор вселенной был необитаем, И только сад был местом для житья. И, глядя в эти черные провалы, Пустые, без начала и конца, Чтоб эта чаша смерти миновала В поту кровавом Он молил Отца. Смягчив молитвой смертную истому, Он вышел за ограду. На земле Ученики, осиленные дремой, Валялись в придорожном ковыле. Он разбудил их: «Вас Господь сподобил Жить в дни Мои, вы ж разлеглись, как пласт. Час Сына Человеческого пробил. Он в руки грешников Себя предаст». И лишь сказал, неведомо откуда Толпа рабов и скопище бродяг, Огни, мечи и впереди – Иуда С предательским лобзаньем на устах. Петр дал мечом отпор головорезам И ухо одному из них отсек. Но слышит: «Спор нельзя решать железом, Вложи свой меч на место, человек. Неужто тьмы крылатых легионов Отец не снарядил бы Мне сюда? И волоска тогда на Мне не тронув, Враги рассеялись бы без следа. Но книга жизни подошла к странице, Которая дороже всех святынь. Сейчас должно написанное сбыться, Пускай же сбудется оно. Аминь. Ты видишь, ход веков подобен притче И может загореться на ходу. Во имя страшного ее величья Я в добровольных муках в гроб сойду. Я в гроб сойду и в третий день восстану, И, как сплавляют по реке плоты, Ко Мне на суд, как баржи каравана, Столетья поплывут из темноты». 1949

Магдалина

1

Чуть ночь, мой демон тут как тут, За прошлое моя расплата. Придут и сердце мне сосут Воспоминания разврата, Когда, раба мужских причуд, Была я дурой бесноватой И улицей был мой приют. Осталось несколько минут, И тишь наступит гробовая. Но раньше, чем они пройдут, Я жизнь свою, дойдя до края, Как алавастровый сосуд, Перед тобою разбиваю. О, где бы я теперь была, Учитель мой и мой Спаситель, Когда б ночами у стола Меня бы вечность не ждала, Как новый, в сети ремесла Мной завлеченный посетитель. Но объясни, что значит грех, И смерть и ад, и пламень серный, Когда я на глазах у всех С Тобой, как с деревом побег, Срослась в своей тоске безмерной. Когда Твои стопы, Исус, Оперши о свои колени, Я, может, обнимать учусь Креста четырехгранный брус И, чувств лишаясь, к телу рвусь, Тебя готовя к погребенью.

2

У людей пред праздником уборка. В стороне от этой толчеи Обмываю миром из ведерка Я стопы пречистые Твои. Шарю и не нахожу сандалий. Ничего не вижу из-за слез. На глаза мне пеленой упали Пряди распустившихся волос. Ноги я Твои в подол уперла, Их слезами облила, Исус, Ниткой бус их обмотала с горла, В волосы зарыла, как в бурнус. Будущее вижу так подробно, Словно Ты его остановил. Я сейчас предсказывать способна Вещим ясновиденьем сивилл. Завтра упадет завеса в храме, Мы в кружок собьемся в стороне, И земля качнется под ногами, Может быть, из жалости ко мне. Перестроятся ряды конвоя, И начнется всадников разъезд. Словно в бурю смерч, над головою Будет к небу рваться этот Крест. Брошусь на землю у ног распятья, Обомру и закушу уста. Слишком многим руки для объятья Ты раскинешь по концам Креста. Для кого на свете столько шири, Столько муки и такая мощь? Есть ли столько душ и жизней в мире? Столько поселений, рек и рощ? Но пройдут такие трое суток И столкнут в такую пустоту, Что за этот страшный промежуток Я до Воскресенья дорасту. 1949

На Страстной

Еще кругом ночная мгла. Еще так рано в мире, Что звездам в небе нет числа, И каждая, как день, светла, И если бы земля могла, Она бы Пасху проспала Под чтение Псалтири. Еще кругом ночная мгла. Такая рань на свете, Что площадь вечностью легла От перекрестка до угла, И до рассвета и тепла Еще тысячелетье. Еще земля голым-гола, И ей ночами не в чем Раскачивать колокола И вторить с воли певчим. И со Страстного четверга Вплоть до Страстной субботы Вода буравит берега И вьет водовороты. И лес раздет и непокрыт, И на Страстях Христовых, Как строй молящихся, стоит Толпой стволов сосновых. А в городе, на небольшом Пространстве, как на сходке, Деревья смотрят нагишом В церковные решетки. И взгляд их ужасом объят. Понятна их тревога. Сады выходят из оград, Колеблется земли уклад: Они хоронят Бога. И видят свет у Царских врат, И черный плат, и свечек ряд, Заплаканные лица — И вдруг навстречу крестный ход Выходит с Плащаницей, И две березы у ворот Должны посторониться. И шествие обходит двор По краю тротуара, И вносит с улицы в притвор Весну, весенний разговор И воздух с привкусом просфор И вешнего угара. И март разбрасывает снег На паперти толпе калек, Как будто вышел человек, И вынес, и открыл ковчег, И все до нитки роздал. И пенье длится до зари, И, нарыдавшись вдосталь, Доходят тише изнутри На пустыри под фонари Псалтирь или Апостол. Но в полночь смолкнут тварь и плоть, Заслышав слух весенний, Что только-только распогодь, Смерть можно будет побороть Усильем Воскресенья.