Пашка из Медвежьего лога
Шрифт:
Серые ястребиные глаза -мгновенно пробежали по всем закоулкам комнаты, по всем предметам, но не выдали любопытства, точно ничто их тут не удивило.
– У вас тепло, - сказал он, долго усаживаясь на стуле.
– Вы не торопитесь: пока дедушка добежит до лога, мы лучше тут подождем, в тайге враз продует.
– Куда же он побежал?
– удивился я.
– Мы-то поедем прямиком, до седловины, а он по Ясненскому логу пугнет на нас коз.
– Пешком и побежал?
Пашка улыбнулся, набрав полную грудь воздуха.
–
– А как зовут твоего дедушку?
– Не могу выговорить правильно, сами спросите. Его все Гурьянычем по отцу величают. Сказывают, он будто был одиннадцатым сыном, родители все имена использовали, ему и досталось самое что ни на есть трудное. Ниподест, что ли!
– Анемподест?
– Да, да… Он у вас ничего не просил?
– вдруг осведомился Пашка.
– Нет.
– А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал… У нас на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках, бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем на исходе, даже не лает… Так мы с дедушкой хотели щенка раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы.
– И паренек испытующе посмотрел мне в глаза.
– Собаки-то есть, Пашка, но когда будут щенки, не знаю. Да и будут ли?
– Бу-у-дут, - убежденно ответил Пашка.
– К примеру, наша Жучка каждый год выводит щенят, да кому они нужны! Хочется породистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали: Смелый!.. Значит, еще неизвестно?
– А зачем тебе собака?
– Как же в тайге без нее?
– Ты ходишь в тайгу?
– Каждую осень промышляем белку, когда и колонка добудем, ну и птицу боровую. А в прошлом году росомаха попалась.
– Последнее слово он произнес не без гордости.
– Уж намаялись с ней.
– А сколько тебе лет?
– Тринадцать. Я по тайге сызмальства хожу. Пока он рассказывал о своей жизни, я переоделся.
– Чаю со мной выпьешь?
– С сахаром?
– оживился он.
– А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?
– С монпансье.
– Знаю: кисленькие леденцы, - Он громко прищелкнул языком.
– Могу тебе подарить.
– С коробкой?
– Да.
– Что вы, ни-ни!
– вдруг спохватился он.
– Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам. Брать не велит. А чаю с монпансье выпью… Какие у вас маленькие чашки!
– заключил он неожиданно.
Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и все время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.
– У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит?
– И,
– А дедушка с пистонкой промышляет. Она еще дедом его с турецкой войны привезена, кремневкой была, потом ее на пистонку переделали. Старая она у нас, к тому же еще и грозой ее чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать - может глаза огнем вышибить… Нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрельнет - любого зверя сразу сшибает.
– И ты с ней охотишься?
– Стреляю, но редко. Я только припасы таскаю, да если где зайца раненого догнать или утку из воды вытащить. Бывает, и белка зависнет на дереве. Дедушка говорит: "Вот уж как ты, Пашка, научишься во всех лесных делах разбираться, тогда пистонка будет твоя".
– Ну и как же?
– Стараюсь.
– Знаешь, Пашка, с таким ружьем недолго и беды нажить! Новое нужно купить.
– Край как нужно!
– оживился парнишка.
– Да что поделаешь с бабушкой: она не согласна насчет покупки ружья, денег не дает, а то бы мы с дедушкой давно купили. В магазин часто заходим, дедушка все ружья пересмотрит, выберет и скажет: "Ну хороша же, Пашка, дробовка!". С тем и уйдем.
– Почему бабушка против покупки?
– Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу брошу.
Лицо его вдруг стало грустным. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка, а воображение, вероятно, рисовало заманчивую картину, как он с настоящим ружьем бродит по тайге, стреляет рябчиков, косачей и как, нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье… Кажется, я своими расспросами коснулся больного места. Он наскоро допил чай, отблагодарил Акимовну и смолк.
Вернулся Василий Николаевич в полном охотничьем обмундировании: в унтах, шерстью наружу, в телогрейке из плащ-палатки, подбитой беличьим мехом, в легких шерстяных варежках.
– Акимовна!
– окликнул он хозяйку.
– Ты говорила, что козлятину хорошо нашпиговать свиным салом с чесноком? Приготовься!
– Как же, вкусней нет блюда. Только надо сначала добыть козла, а потом шпиговать. Ни пуха ни пера вам!
Мы распрощались.
За воротами дремала тощая грязно-серой масти старенькая лошаденка, запряженная в розвальни.
– Ну-ка, Кудряшка, прокати!
– ласково крикнул Пашка. Он отвязал вожжи, усадил нас в задок на пахучее сено, а сам занял кучерское место.
Кудряшка качнулась влево, взмахнула облезлым хвостом и, сдвинув примерзшие к земле розвальни, лениво потащила их по незнакомым нам переулкам.
– Надо бы торопиться, солнце низко, - посоветовал Василий Николаевич.
– Да ее не раскачать, а собаки на улице попадутся - совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу: вовремя приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!
За поселком лошаденка будто пробудилась, сама, без понуканий, побежала мелкой рысцой. В животе у нее все время екало в такт бегу.