Пассат

Пророчество старухи-ирландки с сомнительной репутацией необратимым образом сказалось на судьбе Геро Афины Холлис, единственной наследницы Барклая Холлиса из Бостона, штат Массачусетс. В значительной степени отразилось и влияние

наследственности на ее взглядах и характере.

Мать Геро, Гарриет Крейн Холлис, всегда была горячей поборницей благотворительных учреждений, кампаний и дел. Барклай, внезапно сраженный классическим профилем и парой голубых глаз, об этом прекрасно знал, сватаясь к ней. Однако видел тогда в этом лишь признак сострадательной, истинно женской натуры и свидетельство тому, что его Гарриет обладает не только внешней красотой.

В то время Барклай Не предвидел, что Гарриет захочет, чтобы муж разделял ее рвение к добрым делам. Но едва медовый месяц окончился, понял, что его жена, не довольствуется только внесением довольно крупных пожертвований. Она считает своим долгом заседать в советах и комитетах, писать и распространять брошюрки с протестами против несправедливостей и требованиями реформ, решительно проводить кампании против таких зол, как пьянство, детский труд, проституция и рабство. Особенно рабство…

Барклай, флегматичный, безмятежный человек, любящий лошадей, шахматы и античную литературу, не томился желанием привести в порядок мировые и соседские дела, и поэтому считал, что Гарриет заходит слишком далеко. Само собой, всякий мыслящий человек должен согласиться, что мир испокон веков переполнен жестокостью, угнетением, несправедливостью. Только нужно ли Гарриет принимать это так близко к сердцу и делать из этого личную проблему? И когда жена объявила о своей беременности, Барклай обрадовался вдвойне. Он полагал, что с появлением наследника просторных акров Холлис-Хилла материнские заботы направят ее устремления и энергию в более спокойное домашнее русло.

Большая, крепкая семья, думал он, именно то, что необходимо Гарриет; красивые, умные сыновья, которые будут разделять его интересы к греческой мифологии и разведению породистого скота, да хорошенькие веселые дочери, которые вынудят ее заниматься только домашними хлопотами.

Но все вышло не так. Его жена слишком легко приходила в волнение, и несколько строчек на измятом обрывке газеты положили конец этой мечте — и самой Гарриет.

Орудием судьбы послужил сверток, где находились вязанная Шаль и красивая серебряная погремушка. Их прислала к рождению ребенка школьная подруга миссис Холлис, вышедшая замуж за фермера из Джорджии. Погремушка оказалась завернутой для пущей сохранности в газетный листок, и единственный, набранный жирным шрифтом абзац к несчастью привлек взгляд женщины, готовящейся стать матерью:

Продается негритянка с четырьмя детьми. Женщина двадцатитрехлетняя, спокойного нрава, хорошая кухарка и прачка. Дети, по всей видимости, от шести до полутора лет. Могут быть проданы вместе или порознь, по желанию покупателя.

Это объявление было одним из многих. Однако для Гарриет, страстной противницы рабства, самой вот-вот ждущей ребенка, черствая бесчеловечность последней фразы оказалась нестерпимой. Могут быть проданы вместе или порознь, по желанию покупателя.

Она побледнела и воскликнула высоким, сдавленным голосом: «Неужели у нас могут отнять детей? Родных детей? Они не имеют права! Это подло! Чудовищно! Это нужно остановить!.. О Господи, почему никто этого не остановит?»

Отшвырнув скомканный листок, словно отвратительное насекомое, она обратилась к мужу с истерическим отрицанием всего института рабства, а закончила тем, что схватив шаль, погремушку и бумагу, с яростью бросила их в камин. Бумага, вспыхнув, создала внезапную тягу, она втянула в пламя широкий

муслиновый рукав неглиже Гарриет. Тонкая ткань занялась, будто пропитанная керосином. И хотя Барклай, бросившись к жене, стал гасить огонь голыми руками, но Гарриет все равно сильно обгорела, а боль и шок привели к преждевременным родам. Через полтора дня на свет появилась дочка, а сама Гарриет скончалась.

Барклай больше не женился. Ему было тридцать девять, когда он сделал предложение Гарриет, и краткий опыт супружества убедил его, что он не создан для семейной жизни.

Родственников Барклай сначала поразил требованием, чтобы дочь окрестили Геро Афиной (к тому же, последнее имя давалось в честь любимой кобылы, а не богини мудрости), а потом удивил и растрогал тем, что отверг великодушное предложение своей сестры Люси взять лишенного матери младенца к себе в большую, процветающую семью. Правда, истинная причина отказа была не в избытке родительских чувств к лежащему в украшенной кружевами кроватке крошечному существу, а в приверженности Люси к благотворительности. Сестра часто ездила с этой целью за границу.

Он считал, что с него достаточно подобных увлечений, и не собирался позволять дочери в будущем идти по материнским стопам, ведь место женщины должно быть дома, а не на общественной трибуне. И если бы Барклай не отправился проведать больного друга в тот самый вечер, когда гувернантка дочери, мисс Пенбсрн, пообещала Люси принести свою долю для благотворительной распродажи рукоделий, возможно, что Геро Афина разделяла бы это мнение. Но за время отсутствия мистера Холлиса некая Бидди Джейсон пришла с тайным визитом в Холлис-Хилл. Будь хозяин дома, об этом бы не могло быть и речи!

Про вдову Джейсон говорили, что она седьмая дочь седьмого сына той самой Брайди Клуни из Тайрона, которая прославилась как ворожея и была сожжена как ведьма. Возможно, так оно и было. Во всяком случае, многие в Бостоне охотно верили в это, а также в то, что старая миссис Джейсон обладает даром предвидения и способна предсказывать будущее.

Верила всему этому и миссис Кобб, кухарка из Холлис-Хилла. Она сообщила провидице, что в доме никого нет. И пока Бидди Джейсон за пачку нюхательного табака и две унции китайского чая предсказывала кухарке судьбу, дочь хозяина, шестилетняя Геро Холлис, прокралась к ним на кухню.

Геро полагалось находиться в детской. Но ее гувернантка должна была вернуться только через час, отец — неизвестно когда, и ей наскучило вышивать на редкость занудный узор, который дала мисс Пенбери, чтобы чем-то занять воспитанницу. К тому же, девочка привыкла своевольничать, поэтому сложила вышивание и отправилась вниз на кухню поискать печенья и леденцов.

Лампы еще не горели, и в коридоре было темно. Однако Геро слышала из кухни голоса, а мягкий отблеск света говорил, что в дальнем конце длинного, вымощенного каменной плиткой коридора дверь приоткрыта. Девочка неслышно подошла к ней на цыпочках, протиснулась маленьким тельцем в узкую щель, встала в тени большого шкафа и навострила уши. Ее заинтриговали вид незнакомой, похожей на ведьму, старухи в старомодной шляпке с высокой тульей и негромкий голос. Она бормотала о неожиданных встречах, дурных людях, путешествиях по воде и предупреждала миссис Кобб, что нужно остерегаться белокурой женщины, замышляющей недоброе.

— Это, видать, Алиса Тилберри, работница у Стоунхейвенов, — сказала миссис Кобб, тяжело дыша от волнения. — Попадись мне только эта дрянь!.. Ну, говорите дальше.

— Это все, — ответила Бидди Джейсон, отводя пухлую ладонь кухарки. — Благодарю за табак и чай. Хотя, пожалуй, благодарить нужно хозяина, я точно знаю, что вы не покупали ни того, ни другого.

Геро не издавала ни звука, и подслеповатая, взволнованная миссис Кобб ее не видела. Но Бидди Джейсон, возможно и вправду внучка ведьмы, сидя спиной к двери, очевидно знала о присутствии девочки, так как, внезапно обернувшись, сказала через плечо: