Пастырь Добрый
Шрифт:
— О, это ужасный человек! — воскликнул батюшка. — Раз он был у меня. Поговорили. Ушел. За ним входит особа, вся взволнованная, слово сказать не может. — Что с вами? — говорю, успокойтесь. Кто вас так растревожил? — Да как же, — говорит, — батюшка, вхожу я к вам и вижу сидит о. Г. Мне всю душу передернуло. Я его видеть не могу. — И рассказала мне, как она его знала священником на юге еще, как испо–ведывалась сестра ее, и как он выдал тайну исповеди той, и тем навеки поссорил две родственные и дружественные семьи. — Он мне всю душу искалечил, как могу я его видеть? — Вот каков он человек! (батюшка не назвал его даже
В это время гремели проповеди Г. и X., особенно первого. О. Константин сам бывал и меня на них пускал. Ему они не особенно нравились, а я была от них в восторге. Но одна проповедь сделала на всех нас очень странное впечатление. Г. говорил о покаянии, о Страшном суде, о каких–то своих видениях. Он говорил о каком–то огненном дожде, о голосе с неба… Говорил красиво, страшно, с горящими глазами, воздевая руки. Нам всем это не понравилось. Если верить ему, то надо все бросить и готовиться к смерти. Если не верить ему, значить считать его за исступленного и бросить ходить слушать его. Настроение у всех было смутное и тяжелое.
К сожалению, я не записала батюшкиных слов. Он говорил о том, каков должен быть хороший пастырь и как к этому нужно готовиться.
Он говорил, что приход должен быть сплоченной семьей: священник — отец, прихожане — чада его. Они должны жить одной общей жизнью. Без его совета прихожане ничего не должны предпринимать даже в своей личной жизни. Они должны во всем его слушаться. Он ведет их души к Богу и направляет их жизнь, а они должны заботиться о материальном благосостоянии его и его семьи, должны исполнять его нужды. Между ними должно царить общее доверие, обоюдное согласие. Между собой прихожане должны жить, как члены одной семьи. Должны помогать, поддерживать друг друга. Сохранять между собой мир и любовь. В каждом приходе должна быть своя школа, свой приют, своя помощь бедным и больным. Такие приходы и должны являть собой возрожденную христианскую общину нашего времени.
Батюшка рассказал мне, как он хотел объединить священников, чтобы они сблизились между собою для того, чтобы научить их настоящей пастырской деятельности.
— А я читал им дневник о. Алексея, — сказал он с ударением на последнем слове. — Он им очень понравился и оказал на них сильное впечатление. В чем раньше они не соглашались со мною, теперь признавали себя неправыми, видя подтверждение моих слов из примеров дневника.
К сожалению, батюшке не пришлось довести это дело до конца. Эти собрания длились недолго. Скоро они распались. На этих собраниях у батюшки бывали все известные священники и в конце приходил о. Г., проповеди которого так прославились. Вначале он считал всю эту батюшкину затею ненужной, но, побеседовавши с ним, вполне признал его авторитет.
При фамилии Г. я встрепенулась.
— А вы его знаете? — спросил батюшка.
— Да, батюшка, хожу на его беседы. Уж очень хороши! — с увлечением сказала я.
— А о. Константин?
— Пускает и сам бывает, но они ему не нравятся.
— На последней беседе были? Расскажите про нее и какое впечатление она произвела на народ?
— Да, верно, —
— Батюшка, он говорит, что Дух Божий говорит в нем.
— Дух Божий не там находится (в голове), а здесь, — и батюшка приложил руку к сердцу и так бережно сказал это «здесь», точно он боялся потревожить кого–то. — Знаете, чем он приобретается–то… Его нелегко получить.
По словам батюшки, Г. очень высоко взбирался вместе со всеми слушателями, но опоры им не давал, так что они легко могли упасть. Он говорил о красоте духовной жизни, но не учил, как ею жить.
— Он может вас поставить очень высоко, но, ничем не поддерживаемая, вы упадете и расшибетесь, — сказал батюшка.
Он говорил, что Г. очень опасный руководитель, непостоянный, что у него все одни слова. Содержания в нем нет никакого.
Я слушала с удивлением, так как Г. считали за выдающегося священника, очень высокой духовной жизни.
— Вы–то, вы–то больше не ходите к нему. Поняли? — горячо сказал батюшка.
А я только собиралась поближе познакомиться с Г. для разъяснения разных вопросов по поводу его бесед.
— И на беседы не ходить, батюшка? — робко спросила я.
— Да, и на беседы.
— Я больше не буду, батюшка (увлекаться ими).
— Не нужно, не нужно, — с упорством проговорил он, точно его кто–то не хотел послушаться. — Он опасный человек.
И как это все оправдалось, когда храм и сам Г. перешел к «живым». И сколько душ долго страдали от его измены. А одного я знаю, который совсем отошел от Церкви, и душа его до сих пор все чего–то ищет и ни в чем не находит себе покоя.
Не раз удивлялась я, как это батюшка мог знать тогда человека, который ни в ком не вызывал сомнения и был всеми очень уважаем.
Прихожу раз к батюшке спрашивать, можно ли посылать людей в церковь Т. Там был один очень странный священник о. И. Многие считали его не совсем даже православным.
— Пусть ходят в церковь, — ответил батюшка. — Там ничего такого нет и пение народное хорошее. Но к нему ходить не нужно, не потому, чтобы он был плохим, но потому, что ничего не понимает сам. Да и откуда ему понимать? Соответствующего воспитания не получил, образования тоже нет. Так, кое–чего начитался. Он был у меня. Чудак этакий!
Он послал к Патриарху одного человека, чтобы его посвятили в священники. Оттуда мне часто присылали их для проверки. И его прислали.
Он был железнодорожный мастер, человек обыкновенных свойств. В священники не годился совсем. Материальное его положение было очень тяжелое. Отзыв мой о нем там приняли как всегда. Мне все же в этом доверяли. Ему отказали. Приходит о. И. Требует видеть меня. Принимаю его. В страшном раздражении ругает меня и говорит, что я не имел права вмешиваться в это дело, что это безобразие с моей стороны. Я дал ему кончить, а потом покойно и ласково объяснил ему, в чем дело. Я ему сказал, что вполне понимаю, почему он так сердит на меня — ему жаль товарища, очень хочется помочь ему. И вот мне наконец удалось убедить его, что прав я, а что товарищу его можно и иначе как–нибудь помочь. И, наконец, договорились до того, что он со слезами просил у меня прощения. Чудак этакий! — сказал батюшка, улыбаясь.