Пастырь Добрый
Шрифт:
Бывало батюшка спросит о его настроении, как он отнесся к такому–то событию, что я с ним говорила и что для души его сделала. И если день прошел и я ничем себя не понудила ради него или, сохрани Бог, проявила нетерпение, то он строго и безжалостно выговорит мне и покажет весь ужас моего поступка. Я ведь губила христианскую душу. И такой, бывало, ужас овладевал мной, что готова на все, только бы батюшка был доволен.
О. Алексей умел возводить на крест, но также умел облегчить тяжесть его, если видел старания с твоей стороны.
Когда люди приходили к батюшке
И когда как–то у меня очень не ладилось в духовной жизни, с мужем, батюшка открыл какую–то книжку и прочел очень хорошее пояснение, что дает и для чего в христианской жизни нужны смирение и молитва:
— Видите ли, что нам открылось, — сказал он. — Нужно, значит, нам с вами стараться это получить. Без этого вы, значит, с вашим мужем ничего не сделаете.
И впоследствии он это несколько раз повторял, а я–то в душе приходила в отчаянье, так как не понимала, как и приступиться к этому, а не то чтобы это приобрести. И стала я возлагать всю надежду свою на молитвы батюшки только. Он мужа вытащит, а я не могу.
Благодаря батюшке, духовным книгам, о. Константину я стала понимать, что спорить, например, с мужем приносит вред его душе. Стала сдерживаться и вскоре совсем прекратила. Но вместо нетерпения явить смирение, когда знаешь, что права ты, а не он, вместо резкости ответить лаской, когда чувствуешь обиду, вместо того, чтобы жить своей жизнью, жить его интересами, вместо того, чтобы таить в себе, делиться с ним тем утешением, которое я нашла, а он часто не понимал меня и оскорблял меня и оскорблял то, что для меня было свято, — это все было трудно и непостижимо для меня. Мне казалось, что преодолеть всего этого не смогу никогда.
Чем больше батюшка учил меня так поступать, с душою мужа, тем больше разгоралась в нем борьба добра и зла. И удивительно было наблюдать, как человек, по природе добрый и нежный, делался злым и грубым, когда в нем действовал дух зла. И поразительно было влияние о. Алексея: при всяком раздражении, особенно против веры и Церкви, одно это имя успокаивало Ваню. А виделись–то они всего один раз, и то при конце. И никогда против батюшки муж не сказал резкого слова, как бы раздражен он ни был.
Как–то раз еще в первую зиму батюшка дает мне Богородичную просфору.
— Снесите моему Ване.
Я не поняла, зачем это, но обрадовалась, что батюшка так любит его. Бабушка часто заставляла нас есть просфорки. Муж к этому привык, но оба мы никакого значения этому не придавали. Он, бывало, ест их с чаем и добродушно подсмеивается над бабушкой. Здесь же был батюшка и просфора — Богородничная, а главное просфора о. Алексея, это для меня было очень важно. Как примет ее Ваня? Вот в чем вопрос. Батюшка еще добавил:
— И скажите ему: «О. Алексей низко кланяется».
Увидав возмущение в моей душе, прибавил:
— Так и скажите. Слышишь? И больше
Батюшка приучил меня передавать его слова точь в точь, без каких бы то ни было объяснений. Я все исполнила. Ваня очень обрадовался. Он очень велел благодарить и кланяться батюшке.
— Смотри, не забудь, — добавил он.
Это было перед обедом. Утром он всегда ел что–нибудь мясное. Просфору он съел вместо закуски, до супа. Помня наставления батюшки, я промолчала. Я начинала понимать, как нужно быть осторожной с душой, идущей ко Христу, чтобы ее каким–нибудь образом не спугнуть.
С этих пор каждый раз батюшка давал просфору и с поклоном велел относить их Ване.
Иногда батюшка вынимал из–под подушки мешочек, рассыпал себе на постель просфоры, внимательно, сосредоточенно рассматривал каждую, переворачивая их. И вот он остановится на какой–нибудь, долго смотрит на нее, потом резко поднимет голову, радостно посмотрит на тебя и скажет:
— Вот отнеси ему эту просфору.
Я не смела спрашивать его, что он это делает, но решила, что он молится над ними и молитва его входит в душу Вани и очищает ее. Просфора удивительно помогала и я уверовала в ее силу.
Как–то в конце второй зимы я осмелилась и выпалила:
— Никогда, батюшка, не верила в силу просфор, а теперь поверила. И что это вы делаете с ними, точно колдуете?
Он усмехнулся и погрозил пальцем:
— Александра, смотри!
— Я, батюшка, это так сказала по глупости. Простите, больше не буду, — поспешила поправиться.
Как–то я пришла в отчаянье от поведения Вани. Прихожу к батюшке за благословением, но молчу, зная, что всегда бываю у него виновата во всем. Он благословляет меня и дает мне просфору большую, чем всегда:
— Это моя, я сам ее вынимал. Отнеси ее Ване.
— Батюшка, — не выдержала я, — он не стоит этого, не нужно ему посылать.
— Вот вы действительно никогда не стоите, чтобы вам давали просфору, а он–то не стоит? Да как могли вы так сказать?
Дверь была открыта, там стоял о. Сергий, он засмеялся, батюшка улыбнулся, я покраснела, пот выступил на лбу.
Хуже того не было, как когда батюшка, бывало, начнет обличать или исповедывать тебя при народе, а того хуже — при о. Сергии. Просишь батюшку наказать тебя, как он хочет, только не этим. Легче избил бы тебя. А он, бывало, скажет:
— Ничего, потерпишь, — и повелительно добавил, — отнесите ему эту просфору и скажите ему: о. Алексей низко кланяется и благодарит. Ведь он такой хороший у вас.
Батюшка так поступил, зная, что Ване сейчас тяжело и желая поддержать его. Так о. Алексей поступал всегда. Как только человек опускался, он его поднимал и, ставя на ноги, как бы говорил: «Иди!» — и люди вставали и шли.
Как–то раз уж очень тяжело и обидно показалось мне мое послушание. Прихожу к батюшке, чтобы пожаловаться ему на Ваню. Погоди, думаю, не все я виновата буду!