Пастырь Добрый
Шрифт:
Удивительное было у меня призвание еще в раннем детстве. Когда я была еще маленькой девочкой и еще не знала и не умела различать изображения угодников Божиих, явился мне преп. Серафим, благословил меня и велел мне открыть ему дверь. Мы тогда жили на Земляном валу в доме Вознесенского подворья, квартира наша была на втором этаже. Лестница была одна к нашей двери, совсем прямая. Он, Преподобный, дошел до верха и снова благословил меня. На меня, как на ребенка, сон произвел сильное впечатление, я рассказала его маме, на что она мне сказала: «Детка, это был преподобный Серафим», — и благословила меня его иконочкой. Как будто этим все кончилось. Но вот мы переезжаем на Первую Мещанскую, и я впервые захожу в часовню Дивеевского подворья, и что же вижу? Именно этого Старичка видела я во сне когда–то в раннем детстве. Я упала перед его иконой вся в слезах и по–детски молилась о спасении своей души и просила его: «Угодник Божий! Возьми меня к себе и надень на меня такую же одежду, она мне очень нравится». И так я ежедневно, не пропуская
И так молитве Иисусовой меня учил сам преподобный Серафим в его часовне, где я совершала пятьсот молитв Иисусовых с поклонами. Матушки монахини удивлялись моему детскому усердию и звали меня дочкой Преподобного.
Захотелось мне петь в храме. В школе меня считали лучшей ученицей, и с первого класса я уже на общей молитве перед ученьем задавала тон в зале, где собирались все классы на молитву. И как–то, придя в свой приходской храм, я подошла к регенту и сказала: «Как мне хочется у вас петь в хоре!» Он взял меня за руку, ввел на клирос и сказал: «Пой «Господи помилуй»», — и я запела. А голосок мой он и раньше слышал, так как я бывала в храме ежедневно, и когда пел хор, я становилась возле клироса и подпевала. В этом хоре я потом выучилась обиходному и нотному пению.
Успешно закончила я городское училище, и по ходатайству старшей учительницы, которая меня очень любила, меня определили в Николаевский институт, что на Солянке. Вот здесь–то и произошло со мною то великое и чудное событие, которым Промысл Божий привел меня навсегда к Батюшке моему и старцу о. Алексею.
Батюшка сказал: «Кто в мой храм придет, тот уже больше не уйдет. А если и уйдет, то снова вернется — благодать Божия привлечет его». И это верно. Батюшку о. Алексея я видела в детстве. Мама с папой, живя на Вознесенском подворье, часто бывали в Кремле, так как их духовным отцом был о. Герасим [183] , который стоял у раки мощей святителя Алексия (в Чудовом). Проходя из Кремля Маросейкой, всегда, помню, заходили в храм Николы в Кленниках, чтобы приложиться к чудотворному образу Феодоровской Царицы Небесной и к св. мощам преп. Феодосия Тотемского [184] . Но, конечно, когда я начала учиться в Институте, то о батюшке о. Алексее я совсем не помнила, да и ни к чему это было: и заходили–то просто по пути. Но вот совершается чудесный Промысл Божий.
183
Игумен Герасим (Анциферов, 1829 — 21.7.1911) — насельник Чудова монастыря. Стоял гробовым у раки с мощами Митрополита Московского Ионы в Успенском Соборе Московского Кремля. Подробнее о нем см. в восп.:Е. Л. Четверухиной. Отец Герасим, игумен Чудова монастыря // «Свете тихий». Жизнеописание и труды епископа Серпуховского Арсения (Жадановского). « Сост. С. В. Фомин. Т.1. М. «Паломник». 1996.
184
См. прим.
Из Института нас каждую субботу вечером на воскресенье брали домой родители. В одно воскресенье случилось, что меня некому было проводить обратно в Институт к 8 часам вечера, и я дала слово маме, что я дойду сама и нигде по дороге никуда не зайду. Мама понадеялась на меня и отпустила меня, умоляя меня быть умницей.
Доехав на трамвае до Ильинских ворот, я забыла про все свои обещания и сошла с трамвая, намереваясь зайти в еврейскую синагогу в Спасо–Голенищевском переулке, которая давно меня интересовала. «Зайду, — думаю, — и оттуда успею ко времени в Институт». Но Промысл Божий творил иначе. Проходя мимо Батюшкиного храма, я увидела в окно зажженное паникадило, храм был весь освещен. Забыв про синагогу, я зашла в храм, и вижу тучу, стену народа. Закончилась служба. Певчие в то время были наемные — хор слепых — все разошлись. Остался один Батюшка и всех начал благословлять. Я влилась в толпу, и мне очень захотелось получить благословение. Да притом, как слышу, говорят: «Прозорливый». Вместе с толпой двигалась и я и придумывала: «А что же и о чем мне надо спросить», т. к. все шли с вопросами. Волнуюсь, что Батюшка святой и прозорливый увидит мои грехи, и я не смогу ничего спросить, а что спросить придумала. Наблюдая за Батюшкой и двигаясь с толпой, я была уже шагах в трех от амвонной решетки, за которой стоял Батюшка.
Между прочим Батюшка мне не понравился: какой–то маленький, трепленький, фелонь на боку, поручи развязаны, шнурки болтаются. Но взгляд острый! Мне стало страшно: из больших голубых глаз Батюшки, полных ласки, светились искры. Я волновалась и мне захотелось уйти, пряталась за людей, чтобы он не так видел меня. Но вдруг быстро протягивается его рука,
Я дождалась покуда Батюшка всех благословит. Он уже шел домой, но толпа непроходимая не пускала его и снова подходили к нему со всякими вопросами. Я очутилась у выходной двери, которая вела во двор, и Батюшка, прорезая толпу, снова подошел ко мне, и снова потрепывая меня по щекам, ласково проговорил: «Приходи, приходи ко мне, Манюшка, петь будешь, а сейчас скорее–скорее беги в Институт, тебя там ждут».
Я вышла, вернее выкатилась вместе с толпой во двор и, проводив Батюшку, пустилась бежать, точно с меня спала какая–то пелена. Спросила у кого–то сколько времени. Мне ответили: «Одиннадцать часов». Я в страхе, в испуге, — что мне делать, куда деваться. В Институт? Но все двери закрыты. Мне грозила беда: исключение из Института за нарушение дисциплины. Какая скорбь для мамы–вдовы! Куда идти? К маме? Но чем оправдаюсь? В Институт? Но почему меня отпустили одну и где я была до половины двенадцатого часа? «Боже, помоги мне! — взмолилась я. — Царица Небесная, заступись за меня за молитвыпрозорливого Старца!»
Иду в институт. Подаю звонок. Выходит швейцар и с ужасом на лице говорит: «Я не имею права впускать в такое время, все барышни спят и дежурная классная дама не разрешит нарушать покой». Умолила швейцара спросить классную даму, как она ему скажет со мной поступить. Слышу: «Давай мне ее сюда, ведь девочка всегда была хорошего поведения. Расспрошу ее, что с ней случилось. А может быть что у нее дома». Иду по широкой лестнице, покрытой чудным ковром, ведущей на площадку, где все в цветах и стоят мягкие кресла и диван.
«Ну где же, голубушка, пропадала? Или гуляла? И почему к назначенным часам не явилась с родными, а пришла одна в такое позднее время?» Слезы посыпались у меня градом и я еле могла проговорить, что была в храме у прозорливого Батюшки о. Алексея с Маросейки. Вначале она строго возразила: «Какой храм? В двенадцать часов ночи?» Но когда услыхала о Старце, то тихо и мягко сказала: «Иди, умойся и тихо ложись. Я пойду с тобой, так как барышни многие еще не спят, а завтра пораньше я тебя разбужу и возьму к себе, и ты мне подробно все расскажешь. А сейчас спи спокойно, я постараюсь защитить тебя перед начальницей».
Когда я вошла в будуар, многие не спали и хотели засыпать меня вопросами, но классная дама не дала никому пикнуть. Она стояла до тех пор, пока все шепоты прекратились и все успокоилось. Конечно, я не спала, да и какой тут сон, когда о моем отсутствии известно начальнице! Начальница у нас была очень хорошая и глубоко верующая, но и очень строгая.
Рано утром классная дама, которую звали Верой Васильевной, взяла меня к себе и все–все подробно заставила объяснить ей. Выслушав меня внимательно, она сказала: «Верю тебе, но начальницу надо убедить, т. к. твой пример может послужить другим плохо». И для меня было бы плохо, если бы не Господь и Царица Небесная и заступление Батюшки о. Алексея (а он все видел). Все обошлось благополучно по–хорошему и даже больше чем по–хорошему. Наша классная дама Вера Васильевна оказалась Батюшкиной духовной дочерью, и сказала мне: «А я уже пятнадцать лет его духовная дочь. Он не даст тебя в обиду. Потому он и сказал тебе: «Беги скорее в институт, там тебя ждут».
Все же мне пришлось очень много пережить, т. к. начальница вначале была неумолима, и Вере Васильевне пришлось много иметь с ней разговора. Чтобы не дать повода другим нарушать дисциплину, начальнице пришлось собрать все классы, всех классных дам и педагогов. Поставив меня на возвышение, она заставила меня рассказать все, что со мною случилось. Конечно, может быть каждый судил мой рассказ по–своему, но заключение начальницы было дивное. Она сказала так: «Я нарочно Тимофееву Марусю заставила все рассказать всем вам в назидание. Эта девочка, мы все знаем, исключительно дисциплинированная, вежливая, деликатная и всегда была отличного поведения. Отсутствие ее было делом Промысла Божия, и мы не знаем, куда ее Господь поведет, если уж Он ее привел к такому Старцу, духовной дочерью которого уже 15 лет является Вера Васильевна. Я ей все извиняю. Но если подобный поступок сделает еще кто–нибудь из вас, я ту девочку сейчас же без всякого извинения удалю из Института. Я ваша воспитательница и мне девочки плохого поведения не нужны». И с этим начальница отпустила всех.