Пастырь Добрый

Фомин Сергей Владимирович

Очень хочется рассказать, как у нас протекал пост и как мы встречали Св. Пасху. Воистину было небо на земле и мы были с ликами Ангелов и всех небожителей! Служба у нас была уставная. Батюшка днем принимал народ, а с 4–х часов начинал исповедь (постом). Собирались понемножку певчие, отправляли девятый час, вечерню, а потом и утреню. Читали правило ко Св. Причащению, трехканонник, т. е. акафист Спасителю, акафист Божией Матери, каноны Спасителю, Божией Матери и Ангелу–хранителю. Канон ко Св. Причащению и молитвы и канон покаянный читались перед Литургией. К исповеди постоянно было очень много народу. Батюшка не один раз делал общую исповедь и затем часто исповедовал, но за богослужением очень следил. Раз как–то мы на малой вечерни взяли не те стихиры, но Батюшка вмиг подбежал, перелистал книгу, сам запел и показал, как надо править службу, сказав: «Девчонки, вы не то взяли, вот что надо». Я поклонилась: «Простите, Батюшка». В храме была особая тишина, слышались только всхлипывания молящихся. В храме стоял полумрак, каждый стоял и вспоминал свои согрешения.

Чувствовалась молитва, и Ангелы радовались. Стекались певчие и начиналась утреня по всем правилам, со всеми поклонами. Если кто говорил: «Батюшка, а как вы устали!», — он ответит: «Христос никогда и нигде не говорил, что Он устал». Он примером учил нас бодрствовать. А если скажешь: «Батюшка, как я устала», — он скажет: «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего о. Сергия за пояс заткну». Он не любил унывающих и говаривал со слезами: «Нам надо день и ночь благодарить Господа, что Он Единородного Своего Сына изволил дать нам на спасение. Только как дитя воззови к Нему Петровым гласом. Он тут же поможет тебе».

Подходило Благовещение. Какое удивительное торжество и радость! Нельзя выразить с каким восторгом пел Батюшка «Архангельский глас» по–семинарски. Этот напев ни один священник не умел так пропеть. А потом уже мы пели трио — то правый клирос, то левый. Было особенно радостно и умилительно. С каким восторгом мы пели «Отверзу уста моя и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся светло торжествуя», именно с Батюшкой светло торжествуя… Затем пели «Твоя песнословцы, Богородице, живый и независтный Источниче, лик себе совокупльшыя» и просим вместе с подпевающим голосом Батюшки, «духовно утверди, в Божественной Твоей славе венцев славы сподоби». «Вот и просите Матерь Божию, чтобы Она Своих избранных фрейлин сподобила венцов славы, и я вместе с вами буду просить», — бывало в подкрепление Батюшка скажет нам.

Наступает пятая неделя. Среда. Вечерня на Преждеосвященную [литургию]. Батюшка сам читает покаянные стихиры и заливается слезами и еле проговаривает слова, а мы еле поем: «Господи, прежде даже до конца не погибну, спаси мя!» О ком же Батюшка так плакал? Конечно, о себе, чувствуя себя великим грешником, а также за нас, его духовных чад. Четверг, утреня, стояние Марии Египетской. С первых слов: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяния»… Батюшка заливается слезами и нас подвигает на покаяние. Весь хор в слезах и все молящиеся, сплошной покаянный вопль, который за святые молитвы разверзал небеса, и чувствовалось: Сам Христос снисходит и утешает всех кающихся грешников. Не передашь словами этого молитвенного покаянного чувства! Да, этот маленький Батюшка, похожий порою на захудалого сельского священника, незримый учеными, стоял как столп огненный перед престолом Всевышнего, подобно Пророку Господню, умоляя о грехах наших: «Господи, если не простишь им грехи их, то вычеркни и меня из книги живых!» Так вот такая сила благодати дана не пустыннику, не отшельнику, а среди мира живущему о. Алексею. Эта–то сила благодати и влекла к нему и старого и малого, и ученого и простолюдина.

Вот и моя грешная душа соприкоснулась с его духом и почувствовала ту благодать, которая жила в нем. Еще не искушенная миром, моя душа привязалась к нему верою и любовью и его любовь не отошла от меня. Он меня никуда до смерти своей не отпускал от себя, а если и отпускал в святые места, то я знала, что он обо мне безпокоится. Ни к кому я не прилеплялась душой, кроме своего старца о. Алексея, и любила его. Я послушалась Батюшку, как евангельского гласа: «Кто оставит отца или мать или братьев или сестер, сторицею получит и жизнь вечную наследует». Не имея ничего в жизни, бросила учебу и вверила ему, отцу своему, душу свою, пошла вслед его указаниям. И благодарю Господа день и ночь, что осталась цела и невредима в надежде живота вечного за его святые молитвы.

Конечно, не без скорбей и искушений духовных вел меня Батюшка, дорогой мой Старец. Капризничала, плакала, были порывы убежать к маме, в семью, обижалась… Но, наложив скорби, Господь давал мне и сильное утешение. Батюшка, видя меня унывающую, плачущую, прячущуюся от него за угол, в гордости и самости не желающую подойти к нему, — издалека своим святым взором привлекал, или сам подбежит или позовет ласково и спросит: «Кто тебя обидел, Манюшка?» Молчу. «Я тебя обидел?» — «Да, вы, Батюшка». — «Виноват, прости. А я и не заметал и не видал еще тебя». — «А как же, Батюшка, не видали? А помните — то и то сказали и назвали дрянной девчонкой». — «Я тебя так–то назвал? — с удивлением скажет. — Не знаю! Я тебя и не видал, это еще кого–нибудь, а только не тебя». — «Меня, Батюшка, меня!» — «Ну, прости меня. Пойдем со мной!» И надает гостинцев и утешит.

— «Батюшка, — плачу я, — я хочу к маме, благословите пойти». — «Нет, никуда не ходи, а пойди попей чайку, покушай и ляг отдохни. А потом приходи ко мне. Я пока в этот момент народ принимаю». — «Батюшка, я соскучилась по маме». — «А я тебе заменяю отца и мать, и что тебе надо, ты скажи мне и я тебе куплю и сделаю, только никуда не ходи. Ты уйдешь, а я буду плакать: где моя дочка». — «Я скоро вернусь, только благословите». — «Нет уж, послушайся меня старика: Симка! — крикнет своей келейнице [198] . — Ну–ка принеси нам с Манюшкой чаю и варенья, подай то и то!» — «Батюшка, — скажет Серафима Ильинична, — у вас там полна лестница народа и двор, ждут вашего приема и утешения». — «Ну

и пусть ждут. Подождут–подождут и перестанут. А эта моя, я за нее в ответе перед Богом. Ты поняла?» — «Батюшка, она тысячу раз еще прибежит!» — «А ты что начала меня учить, кого принимать и кого отсылать и сколько времени на кого тратить? Это не твое дело!» Симочка вся съежится, скажет: «Простите, Батюшка», — и пойдет. А он все не успокаивается: «Ишь, начала учить меня старика, как мне надо себя вести!» Симочка возвращается с чаем, а он ей: «Пошла вон!» — «Простите, Батюшка, я вас огорчила». — «Ну вот, так–то. В следующий раз не дерзай учить о. Алексея: кого я принимаю, долго ли, мало ли времени — не твое дело». При этом разговоре как–то я пришла в страх, а он глазком мне моргнул, а потом сказал: «Это я ее пробрал, а не тебя. А мы будем с тобой чай пить, а потом святителю Николаю и Матери Божией будем акафист петь, а после молебна ты пойдешь поспишь, а я буду народ принимать, а потом зазвонят, и мы с тобой к службе пойдем. И буду я слушать, как моя Манюшка поет. Люблю, когда слышу твой голосок». Так после наложенного искуса утешит молодую душу, которая еще ничего не понимала. «Вы еще у меня младенцы, — бывало скажет Батюшка. — и вас надо питать молоком».

198

См. прим.

Ну вот приближается Страстная седмица. Службы утром и вечером полные, уставные. Исповедников ежедневно полон храм. Батюшка родной, оставляя прием на дому, сам ежедневно порану в храме в бодрости духа.

Для нас общие исповеди проводились отдельно. Батюшка умолял научиться терпению, любви друг к другу и смирению, учил нас подражать Христу и ни на кого не обижаться. Мне как–то лично сказал на мою жалобу, что я очень обидчивая: «Манюшка, будь у меня терпеливая и кроткая и ни на кого не обижайся, а тем более на духовного отца». Я с удовольствием слушала Батюшкино учение, но говорила: «У меня. Батюшка, ничего не выходит». — «Постепенно научишься и все выйдет с помощью Божией. А как чувствуешь, что окаяшка подходит, беги скорее ко мне». Он Батюшку боялся. Батюшка отражал его от нас точно Архангел огненным мечом — своею святою молитвою. Как–то раз я бежала за Батюшкой по лестнице и очень запыхалась и говорю: «Батюшка, я очень устала!» — «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего отца Сергия за пояс заткну». — «Батюшка, на меня напала апатия». — «Я неграмотный, этого не понимаю, а вот сейчас нам с тобой надо скорее–скорее ехать служить молебен, а потом соборовать и причащать. Ты готова?» — «Да, да, Батюшка, я тут». — «Ну вот то–то».

Иногда Батюшка так внимательно посмотрит на тебя, что сердце сожмется, при этом скажет: «Как мне жалко тебя», — и приголубит и поцелует в голову и крепко–крепко прижмет. Батюшка видел приближающегося окаяшку, чувствовал, что ты не устоишь, но святою молитвою его отражал. «Батюшка, я боюсь его». — «Не бойся. Помни, что о. Алексей не даст тебя ему в обиду». Видите, какая сила духовная была у Батюшки — окаяшка его боялся! А поэтому так легко, радостно и благодатно было пребывание с ним. Был с ним рай! Никакой не было заботы ни о чем, только бы быть с ним, — это было постоянное желание! Это подобно тому, как было у учеников Христовых: они шли за Ним и никакой заботы и мысли у них не было кроме Христа!

В свободные часы я зачастую сидела на подоконнике с распущенными четками и ждала, когда Батюшка пойдет или поедет на требу, о которой он меня предупредит, чтобы я его сопровождала. Вот подъезжает извозчик к воротам, и Батюшка точно Ангел летит и скажет: «Ну, Манюшка, поедем, нас там ждут!» Господи, какая радость и чувство внутреннего недостоинства: «Как это я сяду со святым Божиим человеком такая грешная!» И Батюшка на твои мысли отвечает: «Да, да, грешная, а грешников я очень люблю! И Господь пришел не праведников, а нас с тобой, грешников, спасать», — и при этом похлопает по щекам и улыбнется. А улыбка была ангельская, и глазки–то точно стрелочки вонзятся в твою душу. Пишу и плачу! Недостойна была иметь такого Великого старца. Но я тогда этого не понимала, и не давала себе никакого отчета, но любила его и всей душой прилеплялась к нему, как к святому человеку Божию. Я забыла мать, забыла всех своих сестер и весь дом свой. У меня был Батюшка и все в нем.

Канонарх провозгласил и мы запели: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь…» Батюшка как великий грешник падал перед престолом и рыдал, рыдал! Рыдали и все мы. Невозможно передать тех чувств и переживаний! Рыдали не только мы, но был общий вопль всего народа, стоящего здесь! Это воистину было судилище совести каждого человека и общий вопль всех грешников кающихся разверзал небеса! Это наш дорогой Батюшка давал молитву молящимся и своим покаянием открывал сердца людей и все сливались в одно сердце и вопияли: «Господи, одежды не имам да вниду в онь!» Читалось Евангелие о смоковнице. Не передать тех чувств и переживаний, с которыми читал Батюшка. Нет, это не воспоминаниетого или другого момента Евангельской истории, нет, это сама жизнь! Батюшка старался из всех сил не только передать, но и вложить в наши души самую жизнь духа. Помню и никогда не изгладится из моей памяти ни огнем, ни мечем, как совершалась служба Великой Среды и Великого Четверга! Повторяю, это было воистину судилище Христово, где каждый плакал о своем окаянстве и все единым сердцем, и благодать всепрощения получали от нашего великого молитвенника старца о. Алексея, о. Сергия и других отцов.