Пастыри чудовищ
Шрифт:
— А зачем?
— Ну так верный друг же. Что? Вижу, вы сейчас смеяться надо мной будете: как это так — собака, и друг? — вздор, кукла глупо ухмыляется, а вот с лица девочки смыло последние признаки смеха. — А я вам скажу, что так и есть. Всегда рядом. Выслушает вот. И от любой напасти защитит. От любого… с чёрным сердцем.
Всё, дальше бесполезно. Нужно напрямик — она уже поняла, что я догадался, губы стиснула, наклонила голову, прижала к себе куклу — того и гляди, расплачется…
— Они ведь никакие не чудовища, — мягко сказал я. — На самом деле они довольно милые зверьки. Правда же? Им
Бросила быстрый взгляд, закачалась, держа в объятиях куклу. Пробормотала чуть слышно:
— Аннабет они понравились. Ей было страшно в саду.
— А ещё они были голодными, так? Брошенные, голодные малыши. Папа и мама их бросили, а может, погибли где-то… и это же было хорошим делом — их спасти. Накормить.
Теперь она таращилась не пойми-куда широко раскрытыми глазами. Маленькая Мильен Дорми тоже явно раздумывала. Сказать — не сказать?
— А потом пришла Мариэль…
Где-то хлопнула дверь, взвизгнул голос хозяйки дома — «Недопустимо!» Пришлось прерваться и прислушаться. Перед тем, как договорить последнее: «Она начала на тебя кричать или попыталась ударить и этим вынудила твоих питомцев атаковать».
Но девочка моргнула. Посмотрела неожиданно спокойно и доверчиво. Заговорила сама:
— Мари собиралась на бал, и у неё было очень красивое платье. Голубое такое, с жемчужинками ещё. А я тоже хотела посмотреть бал. Чтобы быть в платье и чтобы танцы… Мари сказала — я могу даже не просить, и всё равно, что дядя и тётя там себе думают, а она не позволит. И что я гадкая и я всё испорчу. Мари очень сердилась. А я… совсем на неё не сердилась, и мы с Аннабет ей спели песенку. Знаете, какую?
Она улыбнулась — чуть-чуть лукавой, милой улыбкой, прямо-таки как пастушки на пасторалях в коридоре. И завела серебристым голоском:
Синейра в лесу собирала цветы,
Девица, что дивной была красоты.
Увидел её Эменейрих-король.
Девица, сказал — брачеваться изволь!
Крысиный вой изнутри оглушил меня еще до того, как она начала петь, а когда начала — я вспомнил, о чём забыл. Гибель местного певуна!
После второй или третьей строки паззл наконец-то сложился, только вот картинка получилась малость не той, какую я себе представлял.
Но я всё-таки успел поднять локоть и защитить горло.
Они кинулись бесшумно — справа, из уголка, где были свалены мягкие игрушки. Две распластавшиеся в воздухе разжатые пружины цвета крепко заваренного чая. Две оскаленные мордочки, метящие в горло.
Вот только горло я успел закрыть, так что первый тхиор скакнул на колено, подскочил — и впился в руку, прямо сквозь рубашку, а второй змейкой скользнул над плечом и нацелился в глаза.
Я грохнулся ничком и покатился по полу.
Синейра сказала — пойду к алтарю,
И девять детишек тебе подарю,
Но только тогда, Эменейрих-король,
Ты на три вопроса ответить изволь!
Колокольчиковый голос выпевал весёленькую песенку,
Синейра спросила: с чего бы луна
Сегодня полна, а потом не полна?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Её каждый месяц ест лунная моль!
Атаковали они на третьей строке. Чётко, справа и слева — не оставив возможности подумать или опомниться. Кинулись прямо на щит холода, бесстрашно прошибая его собой — один опять к горлу, второй целился в правую ладонь, в Печать.
Опять защитил горло локтем, отдернул ладонь, вмазал холодовым разрядом по шустрой меткой твари, не попал, не удержал щит во время удара, что-то тёплое и пушистое пробежалось по животу-груди, стремясь скользнуть под локоть, к сонной артерии…
Синейра спросила: о чём бы вода
Журчит, и болтает, и шепчет всегда?
И ей отвечал Эменейрих-король:
О сплетнях, о лентах, о ценах на соль.
Безмятежный детский голосок всё пел и пел, и в ушах лупил визг крысы, и что-то второе — тёплое и злобное, попыталось вцепиться в ладонь, но промахнулось и хватануло за большой палец…
И кто-то свистел там, на пороге комнаты. Или что-то.
Кнут из кожи скортокса.
Первой убралась тварь, которая повисла на большом пальце. Я коротко выдохнул и попытался отшвырнуть тхиора, который настойчиво лез к шее. Схватил тёплое, извивающееся тельце — и тут тварь изогнулась и полоснула клыками, проскользнула под мышкой и оказалась на спине…
Синейра спросила: с чего б ветерок
Ныряет меж сосен, как быстрый шнырок?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Его укусил в ляжку бешеный кроль!
Опять воззвал к Печати, загородился морозной сферой — и тхиор наконец-то шлёпнулся на пол. Арделл уже стояла рядом — с поднятым кнутом, зато в глазах волнами расходилась зелень. Растущие травы. Кусты и деревья. Трава по весне.
Тварь замерла, приподняв окровавленную морду.
Ну что же, девица сказала, король, —
Теперь я отвечу, пожалуй, изволь!
Второй тхиор валялся парализованный — варгиня попала кнутом с первого раза. Ладно, неважно. Они застыли глаза в глаза — Гриз и мелкий зверёк, коричневый и гибкий, чуть больше ласки… Нестрашный хищник, скалящийся и рвущийся в бой, даже пока един с варгом.