Пасьянс на красной масти
Шрифт:
— Догадываюсь, — кивнул я. Храповицкий метнул на меня острый предостерегающий взгляд, но я сделал вид, что не заметил. — Я для вас слишком самостоятелен.
— Ты не умеешь подчиняться! — повысил голос губернатор. — А значит, не умеешь командовать. А если ты плохой подчиненный и плохой начальник, значит, ты не можешь стоять во главе большого дела! Ты понял меня?! Володя, — повернулся он к Храповицкому, — ты меня услышал?!
— Да, — хмуро произнес Храповицкий, разглаживая салфетку на коленях. — Я вас услышал.
— Вот и отлично! — заключил Лисецкий, с удовлетворением. —
Урок и впрямь вышел довольно внушительным. Никто не осмеливался поднять глаз или произнести хоть слово. Члены делегации даже перестали жевать. Я поймал короткий, сочувствующий взгляд Гозданкера и успокаивающе подмигнул ему в ответ.
Вот этого делать не следовало. Лисецкий, который уже было начал затихать после произведенной экзекуции, перехватил нашу пантомиму и опять взбеленился.
— Ты, Решетов, считаешь себя умным человеком, как я погляжу? — с сарказмом крикнул он. — А напрасно! По моему мнению, ты ведешь себя как дурак!
Наверное, это было правдой. И то, что он вел себя ничуть не лучше, меня никак не оправдывало. Но есть предел и моему терпению. Все-таки между мной и Калюжным была одна небольшая разница. Я не являлся подчиненным Лисецкого. И не собирался им становиться.
— Дурак, потому что не смеюсь вашим шуткам? — спросил я, стараясь оставаться внешне спокойным.
— Хотя бы! — парировал он с вызовом.
— А вы бы их меняли время от времени, — посоветовал я. — Даже плохой эстрадный артист обновляет набор своих острот раз в год. Хотите, я на досуге придумаю для вас что-нибудь забавное? Нет? В таком случае, я, пожалуй, пойду. Все равно ничего нового не услышу. Не возражаете?
Я поднялся и отодвинул стул. В мертвой тишине скрип ножек по паркету прозвучал зловеще.
Лисецкого затрясло. Его щеки запрыгали.
— Сядь! — рявкнул он. — Ты что себе позволяешь?! Ты с губернатором разговариваешь!
— Когда хочу, — поправил я, мягко улыбнувшись ему в лицо. — А когда не хочу — не разговариваю. Это называется демократия. Шутка. Дарю.
Он побледнел. Я посмотрел в его синие глаза, которые от ярости стали голубыми и старчески-бессильными. Потом я, не спеша, продефилировал мимо него к двери и, подчеркнуто вежливо попрощавшись, вышел.
Когда на улице я закуривал, то мои пальцы предательски подрагивали. Я не гордился собой. Все вышло на редкость глупо и по-мальчишески безответственно. Я не имел права так поступать. Я вновь подвел друга и начальника, я поставил под удар успешность проекта. Я нажил себе врага в лице губернатора области. Черт, я все понимал! И, все же, черт! Черт! Я совершенно точно знал, что если бы эта сцена повторилась, я не смог бы повести себя иначе.
Когда я подходил к гостинице, мне на мобильный телефон позвонил Храповицкий.
— Ты осознаешь, что ты натворил? — осведомился он сдавленным голосом.
— Да! — коротко ответил я. — Извини, пожалуйста.
— Ты считаешь, что можно наплевать на все, взорвать колоссальный проект, в котором задействованы сотни людей, потом сказать «извини» и считать вопрос исчерпанным? — Голос его звенел
Признаюсь, я уже устал извиняться. Я уже от всего устал.
— Прости, — повторил я. — Я готов написать заявление об увольнении. Надеюсь, это несколько исправит ситуацию.
— Пиши! — крикнул он и бросил трубку.
4
Часа два я провел в номере, слушая по телевизору новости на английском. Потом я все-таки заснул. Меня разбудил телефонный звонок. К моему удивлению, это был Гозданкер.
— Не хочешь прогуляться? — спросил он без предисловий.
— Иду, — ответил я коротко, даже не пытаясь угадать причину, по которой Гозданкера потянуло на романтические ночные прогулки в моем обществе.
Ефим ждал меня внизу, нахохленный и сосредоточенный. Мы приветствовали друг друга масонской улыбкой и, ни слова не говоря, вышли из отеля. Стемнело, и шумная ночная жизнь уже бурлила на улицах. Ефим брел не спеша, подволакивая ноги и с любопытством оглядываясь по сторонам. Я шел рядом, не начиная разговора. Я понимал, что он вызвал меня не просто так, что у него есть цель. Разумеется, я уже начал догадываться о том, какое направление примет беседа, но я не собирался облегчать ему задачу.
— Лисецкий тебе никогда не простит сегодняшней сцены, — задумчиво произнес Ефим наконец. — Он очень злопамятный.
— Значит, и ему, и мне придется привыкать к новым отношениям, — заметил я с несколько наигранной беспечностью.
Гозданкер понимающе кивнул, словно и не ожидал от меня другого ответа.
— Володя, кстати, тоже, — продолжил он после паузы, с многозначительным нажимом.
На это я не ответил. Тема начала обозначаться.
— Что собираешься делать? — поинтересовался Ефим небрежно.
— То же, что и раньше, — пожал я плечами. — Жить.
— Чем заниматься?
А вот это был уже почти прямой вопрос, подразумевавший, что возврата к моим прежним занятиям для меня не существует. Я покривился.
— Не забывай, меня еще не уволили, — напомнил я. Что было не вполне точно, поскольку соответствующее распоряжение начальника я, можно сказать, уже получил.
— Уволят! — уверенно пообещал Гозданкер.
— Из-за Лисецкого?
— При чем тут Лисецкий! — отмахнулся Ефим. — Даже у него не хватит наглости требовать у Храповицкого твоего увольнения. Так грубо в чужую епархию не влезают. К тому же он отлично понимает твою роль в совместных начинаниях. Гораздо удобнее держать тебя при себе, но на коротком поводке. Этот сумасшедший проект ведь ты придумал?
— Скажем так, я принимал в нем участие, — отозвался я скромно.
— А аферу с переизбранием Кулакова тоже ты провернул? — Он хитро покосился на меня.
— Нет! — ответил я поспешно. В свое время я дал себе слово никогда в этом не признаваться и твердо его придерживался.
— Лисецкий считает, что ты! — усмехнулся Ефим. — А я, так спорить могу, что ты! Хотя я не в курсе деталей. Кажется, там даже Храповицкий не понял, что именно произошло.
— Давай оставим эту тему, — попросил я.