Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)
Шрифт:
— А чем Открытый Центр отличается от просто Психологического?
— Много чем. Из ОПЦ домой отпускают. Обычно на праздники и выходные, а иногда и на ночь. А могут вообще назначить несколько визитов к психологу и отпустить на все четыре. Кольца не отбирают, если конечно вести себя прилично. Охраны почти нет. И обстановка гораздо приятнее, чем в Закрытом Психологическом Центре: от больницы принципиально не отличается.
— А мне что грозит?
— Психологи посмотрят… От тех же двух-трех визитов к психологу и где-то до месяца
— А почему может быть больше месяца?
— Психиатрия какая-нибудь: депрессия, мания, расстройство личности, психологические травмы, ПТСР.
— ПТСР?
— Посттравматическое стрессовое расстройство. Но вам это не грозит, Артур. Это бывает у участников боевых…
Нагорный осекся. Вспомнил, конечно, что я как раз участник боевых действий. С отчимом успел повоевать в шестнадцать лет. Хотя это была скорее игра в войну, чем война настоящая. В самое пекло меня бы никто не пустил.
— Ну, не думаю, что вам это грозит, все равно, — продолжил он и взял меня за плечо. — Но, если курс психокоррекции назначат — пройти надо обязательно.
Мы вышли с Нагорным на улицу, к лазурному весеннему небу, расчерченному белыми колоннами этого самого «храма правосудия». Вид был просто античный.
Нас, конечно, обступили журналисты.
— Александр Анатольевич, если Кривина признают невиновным, вы перед ним извинитесь?
— Да, конечно. Хотя у меня тоже было добросовестное убеждение, что он лгал умышленно.
— Теперь его нет?
— Теперь я сомневаюсь.
Я стоял рядом с Нагорным этакой сумрачной тенью.
— Вы собираетесь подавать апелляцию, мсье Вальдо? — спросили меня.
— Пока не знаю, я подумаю, — сказал я.
— Артур, вообще-то все правильно, — шепнул мне Нагорный, когда мы вышли из их плотной толпы и спускались по лестнице. — Со стороны очень некрасиво смотрелось. Все мы в детстве дрались до крови за правду и справедливость, но теперь мы выросли, и у нас другие методы и другой язык. Кривин — возможно, гад, но, представьте себе, что будет, если я начну бить своих подопечных? До чего мы докатимся? А иногда очень хочется.
— Я с Леонидом Аркадьевичем посоветуюсь, — сказал я.
— Не думаю, что он скажет что-то другое.
— А потом можно подать апелляцию? После решения о сроке.
— После решения о сроке подать апелляцию можно только о сроке. Если хочешь оспорить виновность — подавать надо сейчас.
— И какие шансы на успех?
— Никаких. Ну, все очевидно. Кривин действительно мог не знать, что врет, поскольку верил в то, что говорил. Но вы Артур, давая пощечину, не могли же не знать, что это пощечина.
— И что мне теперь делать? Как это вообще происходит?
— Свяжутся, вызовут,
— Ох! — сказал я.
— Да не вздыхайте так тяжко. Не смертельно совершенно. У вас еще десять дней на апелляцию, так что гуляйте, наслаждайтесь жизнью.
— Тут уж, насладишься!
— Не трусьте, Артур. Бывает. Я сам туда не загремел по чистой случайности — Страдина убили. Причем в Закрытый Центр!
Я хотел было возразить что-то вроде «одно дело приговор от Страдина и совсем другое от Эриха Павловича», но меня ослепила вспышка света. В плечо словно врезался раскаленный нож.
Кто-то дернул меня вниз, я упал на белую плитку тротуара. И меня залила боль.
А потом тьма.
Больница
Я открыл глаза и увидел белый потолок, лазурный квадрат окна с зеленой бахромой деревьев по нижнему краю, квадратный солнечный блик на белой же стене и над кроватью квадратную лампу биопрограммера. Я не сразу понял, что биопрограммер медицинский. Мне отец рассказывал, что в Психологических центрах такие же стоят.
Плечо болело. Не радикально, но чувствительно.
Потрогал больное место — повязка.
Попытался сесть на кровати, и плечо резануло как каленым железом.
Застонал я, или мои моды передали врачам сигнал о моем состоянии, однако дверь открылась, и вошел господин средних лет в светло-зеленом халате.
— Лошарь Игорь Николаевич, — представился он, — ваш лечащий врач.
И я не сразу осознал, что «лечащий врач» означает в данном случае именно лечащий врач, а не психолог Центра.
— Очень приятно, — сказал я, изобразив вымученную улыбку.
— Больно? — спросил он.
— Немного.
Видимо, он послал сигнал на биопрограммер, потому что боль начала отступать.
— Что с Александром Анатольевичем? — спросил я. — Он жив?
— Сейчас да.
Я не смог оценить специфический медицинский юмор и взглянул на врача с некоторым удивлением.
— У него была остановка сердца, клиническая смерть, — пояснил Игорь Николаевич. — Он сейчас в реанимации. Его орден спас. «За заслуги перед отечеством». Алмазная звезда отразила луч импульсного деструктора, а так бы мы его не откачали. Вас и задело отраженным лучом.
— У меня тоже была клиническая смерть?
— Нет, но с рукой пришлось повозиться. Кость задета. Так что поосторожнее, без резких движений, пусть моды делают свою работу.
— Спасибо, вам. Все остальные живы?
— Погиб его телохранитель, Олег. Он вас бросил на тротуар и накрыл собой. Тут уж мы ничего не смогли сделать, его просто сожгли. И есть несколько легко раненых в толпе журналистов. Там же местные красоты отражают все: и ступени белые с вмонтированными фонарями, и плитка тоже белая. Луч и гулял туда-сюда несколько секунд.