Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)
Шрифт:
И разговор затих и превратился в невнятный шепот.
Я разлегся на диване и вылез в Сеть на предмет изучения разрекламированного Нагорным джихада.
Но к океанскому лайнеру, груженому телегами с подписями ненавистников, прессе явно прибавить было нечего. По поводу того, что стреляли в Нагорного, и по поручению недоизловленного им ворья, никакого джихада не было, а напротив царил полный консенсус. Джихад начинался, когда речь заходила о конкретных фамилиях. И выкладывали
Вечером меня навестила Марина. Она села у кровати, я взял ее руку в свои, стал целовать пальцы.
— Ну, я уж никак вас одних оставить не могу, — вмешался Нагорный.
— Извините, Александр Анатольевич, — сказал я и встал с кровати.
Мы с Мариной сбежали с глаз Нагорного в холл на тот же желтый диван, где со мной беседовал император.
— Артур, в университете тебя все поддерживают. Все за тебя.
— Спасибо им. Подписи еще не собирают?
— Как это не собирают? Уже две сотни собрали.
Я уже закончил с мизинчиком ее правой руки и перешел на левую.
— Марин, то, что я случайно попал под импульсный деструктор, нацеленный на Нагорного, не делает меня героем.
— Ты не случайно попал. Вы шли с ним бок о бок. Этот ролик всю Сеть обошел. Вы спускаетесь с ним по ступеням суда, о чем-то беседуете, и тут начинается стрельба.
Я перевернул ее руку и поцеловал в ладошку, то самое место, где скрещивались две линии, одну из них кажется раньше называли «линией удачи», а другую «линией сердца».
И уже не стал уточнять, о чем мы беседовали с Нагорным.
— И в суде вы были бок о бок и на одной стороне.
Я подумал, что в отблеске славы Нагорного, который случайно упал на меня вкупе со смертоносным лучом, есть своя прелесть. Но высказывать это вслух не стал.
— Артур, мы подадим подписи, и папа тебя простит.
— Твой папа считает, что решение суда правильное. Я с ним советовался, подавать ли апелляцию.
— Артур, подавай ради бога, мы отправим подписи в суд.
— Нагорный тоже считает, что не надо.
— Вышинский! — бросила она. — Ему бы побольше людей посадить.
Я подивился тому, как быстро славный герой Нагорный превращается в Вышинского, но промолчал.
Эти влажные глаза в тени невероятных ресниц интересовали меня куда больше всех Нагорных вместе взятых вкупе с Вышинскими.
И я коснулся губами уголка этого темного карего озера.
— Господа, мне кажется, здесь не совсем место, — услышал я голос доктора Лошаря где-то за спиной.
И Маринкины щеки налились краской.
— И Артур еще очень слаб, — добавил врач.
С последним
— И в десять часов больница закрывается для посещения. Извините, Марина Леонидовна, но правила общие для всех.
Я, наверное, посмотрел на него, как на врага. Но делать было нечего, и мы с Мариной попрощались до завтра.
Утром ко мне пришел отец.
— Привет Артур! Доброе утро, господин генпрокурор.
Нагорный полусидел на кровати, но это было единственное его достижение. Подняться не пытался, да и не давали врачи.
Отец встал у окна и сложил на груди руки. По сравнению с несколько брутальным генпрокурором он смотрелся вольным художником, а не адмиралом.
— Прошу меня простить, но я, к сожалению, не могу вас покинуть, — сказал Нагорный.
— Вы нам не помешаете, господин генпрокурор, — ответил отец. — Артур, со мной связался твой адвокат. Он говорит, что ты отказываешься подавать апелляцию, хотя шансы неплохие.
Нагорный закинул руки за голову, поморщился от боли, но позы не поменял.
— Мы с Артуром решили, что он как честный и законопослушный человек, как только выздоровеет, поедет в Центр, и не будет заниматься лишним словоблудием.
— Артур, — повторил отец, полностью проигнорировав тираду Александра Анатольевича, — тебя что теперь господин Нагорный консультирует?
— В какой-то степени, — сказал я.
— А тебе не кажется не слишком разумным брать прокурора в качестве адвоката?
— Ты считаешь, что надо подавать?
— Безусловно. Во всем надо идти до конца.
— Угу, — вмешался Нагорный, — даже если ты не прав?
— Даже если не прав, — сказал отец, — чтобы не отучиться бороться в остальных случаях.
— Не досидели, мсье Вальдо, — заметил Александр Анатольевич. — Еще бы полгодика. Для ровного счета: не девять с половиной, а десять. Надо Ройтману поставить на вид: недоработка!
И глаза Александра Анатольевича приобрели тот самый службистский льдисто-стальной цвет.
— Евгений Львович вам не подчиняется, — сказал отец. — И у него на этот счет другое мнение. Вы, кстати, собираетесь идти до конца?
— Я прав.
— Несмотря на жертвы? Сколько человек пострадало три дня назад?
— Я прав, — повторил Нагорный.
— Не всегда.
— Я извинился. Если бы я шел до конца, мы бы с вами здесь не разговаривали. Как только я понял, что не прав, я остановился.
— Там дальше идти было некуда. Стенка! Все допрошены, все невиновны.
Нагорный вздохнул.