Пасынок судьбы. Искатели
Шрифт:
Я недоуменно пожал плечами:
– Да я его и не знаю совсем!.. Неудобно…
Борис махнул рукой, проходя в комнату:
– Что значит – «неудобно»? Ты же друг Николеньки! Ты знаешь… – Борис приблизил ко мне свое простое, открытое лицо: – …Я думаю, вдруг… В общем, я говорил по телефону с Надеждой Михайловной, и она поделилась со мной предположениями врачей – вывести Профессора из амнезийного состояния может шок, шоковая терапия, понимаешь? Вот я и хочу попробовать – может быть, мне удастся подтолкнуть Профессора к тому, чтобы он вспомнил, что же случилось с ним
– А ты уверен, что нас там ждут? – я все еще сомневался, однако Борис был непреклонен:
– Конечно, ждут! Надежда Михайловна сама предложила мне поговорить с Профессором!
Мы вышли из дома и отправились к метро. У магазинчика из серии «Выпить-закусить» я задержался:
– Борь, ничего не надо купить? Ну, там, шампанского, или сухого вина?…
– Купи какой-нибудь не очень сладкий ликер! Надежда Михайловна любит добавлять капельку в кофе!
Профессор жил в изящном, красивом, современном кирпичном доме на Ленинском проспекте. Одно-подъездная шестнадцатиэтажная хоромина напоминала свечу, вознесшуюся среди низеньких, строго прямоугольной формы, грязненьких зданий построенных в конце шестидесятых.
Борис нажал на пластине домофона нужную кнопку, коротко переговорил с Надеждой Михайловной, и спустя минуту мы уже топтались перед дверью, вытирая ноги о яркий, цветастый половик.
В прихожей мне сразу бросилась в глаза та уютная ухоженность, какая бывает только в домах, где живет семейное счастье. Здесь не было той роскоши, что я видел у Паганеля, нет, наоборот, все просто, со вкусом – светлые обои, легкая, не громоздкая мебель, много живых цветов, круглый аквариум с яркими рыбками, по стенам развешаны акварели, деревянные доски с вырезанными пейзажами. В этом доме ценили красоту, и умели создать настроение…
Жена Профессора принадлежала к тому замечательному типу женщин, которые, отличаясь красотой в молодости, в старости умудряются сохранить не просто обаяние и молодой задор, но и не меркнут лицом, превращаясь в милых, уютных, домашних бабушек.
Борис представил меня, чересчур громко отвесил Надежде Михайловне какой-то цветистый комплимент, но она оборвала галантности, шикнув на Бориса:
– Тихо, Боренька! Денис Иванович спит! В четвертом часы утра уснул! Все думает, думает, ходит по комнате, записывает чего-то в тетрадку… Ох, и за что нам это наказание!
Я посмотрел на румяное лицо Надежды Михайловны и заметил горечь и тоску, промелькнувшие вдруг в ее глазах. Судьба, как правило, наносит удары исподтишка… И в самое больное место!
Разливая чай из пузатого фарфорового чайника, Надежда Михайловна рассказывала про болезнь мужа. Оказывается, когда Николенька привез бездыханного Профессора в районную больницу, жизнь уже практически оставила его – врачи констатировали клиническую смерть. Плюс к этому – травма черепа, переломы ребер… Профессор выжил чудом, но всю его правую сторону парализовало, теперь он ходит с трудом, да и то при помощи палочки…
Но самое страшное – мозговая травма вызвала амнезию, и в памяти Профессора образовались
– Врачи утверждают, что надежда есть, но мне кажется, что они говорят это только для того, чтобы утешить меня! – грустно махнула рукой Надежда Михайловна: – Когда Денис первый раз очнулся, он даже меня не узнал! Ему приходиться представлять всех его друзей и знакомых заново, рассказывать, кто они и что… – Она смахнула с лица набежавшую непрошеную слезу, но тут же взяла себя в руки: – Ой, ребята, давайте лучше чай пить – вот пирожки с вишней, из своего сада! Угощайтесь!
Пока хозяйка хлопотала, ловко и быстро заполнив стол всякими баночками, блюдцами, розеточками с вареньем, медом, пирожками, какими-то еще домашними угощениями, я рассматривал стены громадной, длинной кухни. Все они, до самого потолка, были увешены фотографиями, вставленными в красивые деревянные рамочки. Кого тут только не было! Знаменитости, те, кого я видел лишь в кино, по телевизору, или в газетах, на этих фото были совсем молодыми, нескладными, задорными. Они спорили, смеялись, пели у костра, танцевали, и от них, заряжая энергией все вокруг, исходила мощная волна радостной, жизненной силы!
Надежда Михайловна заметила, что я разглядываю фотографии, улыбнулась:
– Это, Сережа, наши с Денисом друзья! Я в молодости увлекалась фотографией, вот, снимала все подряд! Оказалось – смотрела в историю! Ко мне теперь приходят с телевидения, журналисты разные, просят продать… – она усмехнулась: – А им говорю: «Память о друзьях не продается!». Не понимают! Доллары суют! А как я это продам? Вот Гена Шпаликов, а это Булат, кильку ест, а за ним, выглядывает – Беллочка, молоденькая совсем… Это мы на пикник ездили, на Клязьму. Боже мой, какой же был год? Пятьдесят девятый? Нет! Шестьдесят второй? Нет! Надо же – не помню!
Борис брякнул:
– В любом случае мы с Серегой еще не родились!
Надежда Михайловна оторвалась от фотографий, словно вынырнула из омута воспоминаний:
– Да, да… Все это было так давно… Сережа, что же вы пирожки не едите? Я для кого столько напекла? Борис сказал: «Приду с другом, он холостяк, домашних пирожков тысячу лет не ел!».
Я вперил в Бориса изумленно-гневный взгляд, но тот лишь развел руками, в свою очередь также удивленно глядя на хозяйку. Надежда Михайловна засмеялась:
– Борис! Ах, не сквозите меня взглядом – я пошутила! Просто вижу – у Сергея нет обручального кольца, вот и решила…
За чаем и непринужденной беседой текло время. Надежда Михайловна несколько раз выходила – проверить, не проснулся ли Профессор. Наконец она торжественно объявила:
– Мальчики, Денис Иванович встал! Пойдемте, я сказала ему, что вы пришли!
Мы прошли через коридор, и вошли в спальню. Все стены здесь занимали книжные шкафы, от пола до потолка возвышались книги – в глазах рябило от названий. Часть книг была на иностранных языках, встречались даже арабские!