Патрик Кензи
Шрифт:
Доктор Долквист был невысокого роста, но мощного телосложения, и старался не смотреть собеседнику в глаза, по крайней мере, мой взгляд он перехватил только на мгновенье перед тем как сосредоточиться на чем-то другом.
Уорден Лиф, наоборот, был высок, а его черная голова была выбрита так тщательно, что, казалось, излучала слабое свечение.
Мы с Долквистом остались на несколько минут в кабинете Лифа, пока он сам встречался с Болтоном, чтобы уточнить кое-какие детали, касающиеся наблюдения. Долквист рассматривал фотографию Лифа, на которой он был изображен с двумя друзьями, стоящими возле чистенькой
— Вы женаты, мистер Кензи? — Он все еще смотрел на фото.
— Разведен. Довольно давно.
— Дети?
— Нет. А у вас?
Он кивнул.
— Двое. Это помогает.
— Помогает в чем?
Он повел рукой вдоль стен.
— Находиться в этом месте. Приятно возвращаться домой к детям, к их чистому запаху. — Он взглянул на меня, затем куда-то вдаль.
— Не сомневаюсь, — сказал я.
— Ваша работа, — сказал он, — вынуждает вас касаться массы негативного, что есть в человечестве.
— Зависит от дела, — сказал я.
— Сколько вы уже занимаетесь сыском?
— Почти десять лет.
— Должно быть, начали очень молодым.
— Да.
— Считаете делом своей жизни? — Снова быстрый взгляд, скользнувший по моему лицу.
— Пока не уверен. А вы?
— Хочется верить, — сказал он, чрезвычайно медленно произнося слова. — Я на самом деле верю в это, — с тоской в голосе сказал он.
— Расскажите мне о Хардимене, — попросил я.
— Алек, — сказал он, — существо необъяснимое. У него было очень приличное воспитание, никаких историй по части обид и оскорблений в детстве, никаких травм в раннем возрасте и никаких признаков раннего заболевания психики. Насколько известно, он никогда не мучил животных, не проявлял патологических склонностей, и вообще его поведение не выходило за рамки нормы. В школе он был очень способным учеником и пользовался достаточно большой популярностью. И вот в один прекрасный день…
— Что случилось?
— Никто не знает. Беда началась, когда ему было примерно шестнадцать. Соседские девушки требовали от него какого-то самовыражения. И тогда появились возле его дома задушенные и повешенные на телефонных проводах кошки. Вспышки насилия в классе. Затем вновь ничего. В семнадцать он вернулся в нормальное состояние. И если бы не этот случай с Рагглстоуном, кто знает, как долго они продолжали бы убивать.
— И все-таки должно было быть что-то такое…
Он покачал головой.
— Я работал с ним почти двадцать лет, мистер Кензи, и я ничего такого не обнаружил. Даже сейчас всем посетителям из внешнего мира Алек Хардимен кажется вежливым, рассудительным, совершенно безобидным человеком.
— Но таковым не является.
Долквист рассмеялся, и его внезапный резкий смех был несовместим с такой маленькой комнатушкой.
— Он самый опасный человек, которого я когда-либо знал. — Он поднял с письменного стола Лифа вазочку для карандашей, посмотрел на нее отсутствующим взглядом и поставил на место. — Алек уже три года ВИЧ-инфицирован. — Он взглянул на меня, и на какое-то мгновение его глаза застыли. — Недавно его состояние ухудшилось, теперь у него уже настоящий СПИД. Он умирает, мистер Кензи.
— Думаете, он поэтому вызвал меня сюда? Предсмертная исповедь, изменение
Он покачал головой.
— Совсем нет. У Алека нет их и в помине. С тех пор как ему поставили диагноз, его держали особняком от всей массы заключенных. Но мне думается, Алек знал, что обречен, задолго до того, как это поняли мы. За два месяца до того, как был поставлен диагноз, он ухитрился изнасиловать десять человек. По меньшей мере десять. И я глубоко убежден, что сделал он это не для того, чтобы удовлетворить свои сексуальные потребности, а для того, чтобы утолить жажду убийства.
В двери показалась голова Уордена Лифа.
— Пора.
Он подал мне пару тугих полотняных перчаток, такие же надели Долквист и он сам.
— Держите руки подальше от его рта, — мягко сказал Долквист, глядя себе под ноги.
Мы вышли из кабинета и молча пошли долгим путем по странно замершему лабиринту камер навстречу Алеку Хардимену.
Глава 22
Алеку Хардимену был сорок один год, но выглядел он лет на пятнадцать моложе. Его блеклые светлые волосы влажными сосульками спадали на лоб, придавая ему вид ученика старших классов. На нем были маленькие четырехугольные «бабушкины» очки, а когда он заговорил, голос его был легкий, как дыхание.
— Привет, Патрик, — сказал он, когда я вошел в комнату. — Рад, что вы смогли приехать.
Он сидел за маленьким металлическим столиком, привинченным к полу. Его исхудавшие руки в наручниках были сцеплены еще через две дырки в столе, ноги тоже были скованы. Когда он поднял на меня взгляд, свет от флюоресцентных ламп забелил стекла его очков.
Я уселся напротив.
— До меня дошел слух, что вы можете помочь мне, заключенный Хардимен.
— Неужели? — Он неуклюже развалился на своем стуле, всячески давая понять, что в подобной ситуации чувствует себя совершенно свободно. Покрывающие его лицо и шею ссадины были еще свежими и даже кровоточили, некоторые же были покрыты блестящей корочкой. Живыми на его лице оставались только зрачки, излучающие яркий свет из глубоких впадин, в которые были утоплены его глаза.
— Да, я слышал, вы хотели поговорить со мной.
— Совершенно верно, — сказал он, пока Долквист усаживался рядом со мной, а Лиф занял позицию у стены, приняв бесстрастный вид и сжав в руке дубинку, которой полицейские вооружены в ночное время. — Я уже давно хотел поговорить с вами, Патрик.
— Со мной? Но почему?
— Вы занимаете меня. — Он пожал плечами.
— Но ведь вы большую часть моей жизни пробыли в тюрьме, заключенный Хардимен…
— Пожалуйста, зовите меня просто Алек.
— Хорошо, Алек. Мне непонятен ваш интерес.
Он запрокинул голову с тем, чтобы очки, которые то и дело соскальзывали на кончик носа, вернулись на свое место.
— Воды?
— Простите? — спросил я.
Он кивнул в сторону пластмассового кувшина и четырех таких же стаканов, стоящих слева от него.
— Не хотите ли воды? — спросил он.
— Нет, спасибо.
— А чего-нибудь сладкого? — Он ласково улыбнулся.
— Что?
— Вам нравится ваша работа?
Я посмотрел на Долквиста. За пределами этих стен карьера превратилась в навязчивую идею.