Патриот
Шрифт:
Подумав, взвесив все за и против, прихожу к «очень мудрому» решению: буду действовать по обстановке.
Все начинают собираться, мы одеваемся и проверяем, не забыли ли чего. Наш номер заполнен людьми с вещами и верхней одеждой — та же самая компания занимает гораздо больше места, к тому же оператор прыгает по комнате в поисках наиболее драматического ракурса.
Те, кто остаётся в Берлине, смотрят на нас с Юлей со смешанным выражением озабоченности и сочувствия. Это и немного раздражает, и веселит. В очередной раз говорю всем, чтобы не стояли с траурными физиономиями, ведь всё будет отлично и часов через шесть мы устроим
Из всех суеверий я строго придерживаюсь одного: нужно присесть на дорожку. Я уже сам не понимаю, суеверие это или традиция. Вот бы сейчас сесть в поезд мыслей и подумать об отличиях суеверий от традиций, но некогда. Здесь куча людей, в том числе не очень знакомых или знакомых, но придерживающихся очень рациональных взглядов, типа Лёни Волкова, и я стесняюсь сказать: «Давайте присядем на дорожку». Но если и существуют какие-нибудь маленькие духи или божества, дарующие удачу в дороге, то самое время их вызвать. А то даже оскорбительно по отношению к ним получается: всю жизнь выполнял этот ритуал, отправляясь с семьёй на три дня в соседний город, чтобы посмотреть достопримечательности, а тут поездка, за которой в прямом эфире следят тысячи людей, — и я вдруг проигнорирую железное правило.
Чтобы надо мной не сильно смеялись и особенно чтобы не шокировать иностранца Дэниэла своей дремучестью, говорю вроде как в шутку: «А теперь давайте по русской традиции присядем на дорожку». Все охотно садятся, а Волков говорит: «О, у меня мама всегда так делает».
«У нас в Канаде тоже такое есть», — добавляет Дэниэл.
Радуюсь, что я тут не главный язычник и все вокруг тоже взывают к духам путешествий.
В коридоре нас встречает группа спортивного вида мужчин: по проводам-пружинам, торчащим у них из ушей, можно сразу догадаться о роде их деятельности. Это полиция Берлина, управление личной защиты (close protection team). Я — «персона в зоне риска», и полиция должна учитывать это в своей работе. В разных частях страны полиция самостоятельно оценивает уровень этого риска. В Шварцвальде, откуда мы только что приехали, оценку моего риска понизили с наивысшего уровня до третьего — это значит, что полиция присутствует только на заранее запланированных публичных мероприятиях. В Берлине сказали: «Мы не знаем, что там в других регионах, а тут столица, и здесь вы находитесь в зоне максимальной угрозы».
К такому заявлению прилагаются два бронированных лимузина и шесть человек, сопровождающих тебя на любой прогулке, — меньше нельзя. Это немцы: если они написали инструкцию, то будут её выполнять, даже когда в Землю врежется комета.
На самом деле полицейские — отличные, весёлые ребята. За те месяцы, что мы здесь, мы с Юлей с ними подружились, они всегда стараются помочь. Плюс, как мне кажется, нас сблизило то, что они были со мной с первых секунд моей «новой жизни» после отравления, в буквальном смысле наблюдая через стекло в моей палате, как я учусь есть, говорить и ходить.
Сегодня можно только порадоваться, что я под охраной. Протокол максимального риска предполагает, что нас привезут прямо на лётное поле и мы благополучно прошмыгнём мимо кучи журналистов, ждущих меня в аэропорту. Мне их немного жаль, и я разделяю их досаду — ждать несколько часов и так и не получить ни одного кадра, — но я точно не хочу толкать никаких речей на английском в аэропорту.
Прощаемся, обнимаемся, садимся в машины. Мы
Начальник охраны, обернувшись с переднего сидения, шутит со мной. Говорит, что они всем коллективом ценят мою смелость, но я ведь отдаю себе отчёт в том, что в следующий раз путешествовать смогу нескоро? Ха-ха.
Я отшучиваюсь в ответ, говорю, что ожидаю, что они приедут меня спасать, высадившись с вертолёта на крышу тюрьмы. И снова думаю о том, насколько же все не разбираются в политике. А иностранцы так вообще ничего не смыслят в происходящем у нас. Ну какая, блин, тюрьма? Прямо с самолёта?
Мы заезжаем на лётное поле через специальные ворота. Полиция уносит наши паспорта, через некоторое время приходит пограничник — сличить их с нашими лицами. Улыбаемся ему из машины, он улыбается нам. Всё, к вылету готовы.
Первое, что я увидел, зайдя в самолёт, — огромный ёж.
Кира мне сказала, что ей позвонило около десяти журналистов, предупредивших, что они взяли билет на наш самолёт. Значит, в реальности будет человек пятнадцать, прикинул я.
Их было человек пятьдесят или даже больше, и сейчас все они сгрудились в центре салона, стоя друг на друге и нависая над обычными пассажирами, смотревшими на происходящее с изумлением.
Это был шар, из которого иголками торчали палки с телефонами на конце, камеры, руки и немного голов. Настоящий медиаёж. Я сразу почувствовал полное спокойствие. «Бабочки в животе» улетели. У меня всегда так. Ненавижу ожидание события — митинга или выступления — и ощущаю это противное беспокойство, но, когда событие начинается, всё проходит. Видимо, организм понимает, что беспокоиться больше не о чем — надо работать.
Пришло время моей «любимой» части. Журналистам надо что-то снять или записать. Это их работа, и их за этим прислала редакция. Со мной же в ближайшее время не произойдёт ничего — я просто буду сидеть в кресле.
Никаких комментариев и интервью на борту я давать не собирался. Все главные слова я приберегал для Москвы. Выговоришься сейчас — потом, в действительно важный момент, будет нечего сказать. Опытные политики обладают уникальным навыком повторять одно и то же с таким видом, как будто это откровение, произносимое впервые. Я такого мастерства ещё не достиг, поэтому отшучивался и уговаривал «ежа» разомкнуть свои иголки и пропустить нас к нашим местам.
Ёж не пускал, следуя правилу: «Непрерывно снимай, вдруг он что-нибудь сделает!» А что я мог сделать-то? Сальто? Спеть комические куплеты? Разорвать портрет Путина и съесть его обрывки? Вот это были бы классные кадры. Все медиа мира были бы мной страшно довольны.
Сзади слышался умоляющий голос стюардессы, просившей всех сесть на свои места. Продолжая шутить дурацкие шутки вроде «Странно, почему здесь так много журналистов?» и здороваясь со знакомыми, я решительно наступал на ежа до тех пор, пока он не смилостивился и не пропустил нас к нашим местам.
Легче не стало. Теперь вся эта человеческая масса нависала над нами, снимая, светя фонариками, записывая микрофонами. В глазах у каждого журналиста было написано: «Ну давай! Делай что-нибудь».
Я и сделал. Достал ноутбук, включил «Рика и Морти» и начал смотреть, засунув в уши наушники. Может, это было не очень вежливо, но зато естественно: я всегда так делаю.