Патрульные Апокалипсиса

Ладлэм Роберт

Он держался вдали от сына и жил в вечной муке из-за этого чудовища Монлюка, который сейчас появился в глазке телескопического прицела Жоделя. Еще несколько секунд, и обет, данный богу, будет выполнен.

Внезапно в воздухе раздался свист и что-то обожгло спину Жоделя. Он выронил ружье, быстро обернулся и, остолбенев, увидел двух мужчин в рубашках с короткими рукавами. Один из них держал хлыст из бычьей кожи.

– Я с удовольствием убил бы тебя, старый идиот, но не хочу нарываться на неприятности, – сказал тип с хлыстом. – Надо же так надраться.

Сам не знаешь, что мелешь! Убирайся-ка лучше отсюда в Париж! К своим забулдыгам! Или мы прикончим тебя!

– Но как же?.. Как вы узнали?..

– Ты псих, Жодель, или как тебя там сейчас зовут, – вступил в разговор второй охранник. – Целых два дня торчишь здесь со своей пушкой. А ведь когда-то, говорят, был парень хоть куда.

– Так прикончите меня, сукины дети! Уж лучше мне прямо сейчас умереть, чем знать, что этот гад остался в живых!

– Ну нет, генералу это вряд ли понравится, – возразил первый охранник. – Этот придурок мог разболтать, что задумал, и потом его здесь станут искать, живого или мертвого. Все знают, что ты чокнутый, Жодель. Так в суде и сказали.

– Суды все продажные!

– Да ты параноик.

– Я знаю то, что знаю!

– И притом алкаш – сколько раз тебя из кафе вышибали на Рив-Гош. Можешь жрать, сколько хочешь, Жодель, пока мы тебя в ад не отправили! Только не здесь! Ну-ка вставай и уноси ноги отсюда! Живо!

Занавес опустился. Спектакль «Кориолан» закончился. Публика бурно приветствовала постановщика трагедии Жан-Пьера Виллье, пятидесятилетнего актера и короля парижской сцены и французского экрана. Занавес несколько раз поднимали – крупный, широкоплечий Виллье улыбался и аплодировал зрителям, так хорошо принявшим его спектакль.

Внезапно из последних рядов зала по центральному проходу побежал старик в дешевеньком рваном костюме, что-то хрипло выкрикивая. Неожиданно он вытащил винтовку из широких, болтавшихся на подтяжках штанин. Зал замер от ужаса: мужчины заставили женщин пригнуться, послышались беспорядочные крики. Виллье быстро отослал за кулисы актеров и технический персонал.

– Готов выслушать разъяренного критика, мсье! – прогремел его голос, способный усмирить любую толпу. Однако перед ним у самой сцены был явно ненормальный старик. – А вот это – безумие! Опустите ружье, и давайте поговорим!

– Для меня разговоры закончены, сын мой! Мой единственный сын! Я жалкое ничтожество, ибо не смог отомстить за тебя и твою мать! Знай только, что я пытался… Я люблю тебя, сынок, и я пытался, но не сумел!

С этими словами старик сунул ствол в рот и спустил курок. Его голова разлетелась на куски, забрызгала все вокруг кровью и мозгами.

– Кто это был, черт побери? – заорал Жан-Пьер Виллье, когда в его театральную уборную вошли родители. – Выкрикнул несколько бредовых фраз и застрелился. Но почему?

Старшие Виллье, которым уже перевалило за семьдесят, переглянулись.

– Придется рассказать. – Катрин Виллье массировала

шею мужчине, которого воспитала как сына. – Пожалуй, лучше сделать это при твоей жене.

– Не обязательно, – возразил ее муж. – Он сам ей скажет, если сочтет нужным.

– Ты прав. Решать ему.

– О чем вы?

– Мы многое держали от тебя в тайне, сынок, чтобы не причинить тебе вреда в юности.

– Вреда? Мне?

– Это не твоя вина, Жан-Пьер. Франция была оккупирована, немцы упорно искали тех, кто оказывал им тайное сопротивление. Подозреваемых хватали, пытали, иногда целые семьи оказывались за решеткой.

– Борцов Сопротивления, конечно? – прервал отца Виллье.

– Да.

– Я слышал от вас, что вы оба были в Сопротивлении, хотя и не знаю подробностей.

– Об этом лучше забыть, – заметила мать. – То было страшное время: людей обвиняли в коллаборационизме и избивали, тогда как многие всего лишь старались уберечь своих близких, особенно детей.

– Но этот сегодняшний незнакомец, этот безумный бродяга назвал меня своим сыном!.. Я могу понять эту одержимость – как ни странно, она свойственна актерам, – но чтобы вот так покончить с собой?! Это же чистое безумие!

– А он и был безумен, ибо слишком много пережил, – сказала Катрин.

– Ты знал его?

– Очень близко, – ответил старый актер Жюльен Виллье. – На Жан-Пьера Жоделя когда-то возлагали большие надежды – у него был прекрасный баритон. После войны мы с твоей матерью пытались его отыскать, но он бесследно исчез. Вообще-то мы знали, что немцы нашли его и отправили в концлагерь, а потому решили, что он пропал без вести, как и тысячи других.

– Но почему вы его разыскивали? Какое отношение он имел к вам?

Женщина, которую Жан-Пьер всегда считал своей матерью, опустилась возле него на колени – лицо великой актрисы было все еще прекрасно; голубые, с зеленоватым оттенком глаза смотрели прямо на него.

– Он имел отношение не только к нам, но и к тебе, сынок, – мягко сказала она. – Это твой родной отец.

– О господи! А значит, вы…

– Твоя родная мать, – спокойно прервал его Виллье-старший, – была актрисой «Комеди»…

– Блистательно талантливая, – добавила Катрин. – В эти годы испытаний ей пришлось выбирать, кем быть: инженю или женой. Оккупация превратила все это в кошмар. Я любила ее, как младшую сестру.

– Пожалуйста, остановитесь! – воскликнул, вскакивая, Жан-Пьер; Катрин тоже поднялась и стала рядом с мужем. – Все это обрушилось на меня так неожиданно и так меня потрясло, я… я не могу этого осмыслить!

– Иногда лучше и не осмысливать всего сразу, сынок, – заметил Виллье-старший. – Потерпи, пока разум не скажет тебе, что готов справиться с этим.

– Я не раз слышал это от тебя, – грустно улыбнулся Жан-Пьер, – когда у меня возникали трудности с изобразительным рядом или с монологом и смысл ускользал от меня. Ты говорил: «Просто читай спокойно снова и снова. И чудо произойдет». Это был верный совет, Жюльен.