Паук приглашает на танец
Шрифт:
Он сглотнул.
— Куда понёс? — подалась я вперёд.
Он повёл плечом и едва слышно ответил:
— На кладбище.
Моё сердце громко стукнуло и остановилось.
— Оно старое. Никто и никогда не догадался бы искать её там… А после уже вернулся и замыл кровь.
Повисла долгая пауза. Во мне была страшная пустота — наверное, так себя чувствуют люди без сердца: лишь зияющая выгрызенная дыра. Наконец сердце снова стукнуло, и я судорожно вздохнула, как человек, вынырнувший во время бури на поверхность океана.
— Ты должен показать, где… закопал её.
— Нет. В одиночку это трудно, а я торопился, — Ярик на секунду замер, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, а потом вдруг затрясся. Я подумала, что он снова плачет, а увидев улыбку, решила, что смеётся. Он делал и то и другое. — Господи, как хорошо! Как хорошо кому-то рассказать! — с облегчением повторял он.
ГЛАВА 44
Когда Ярик немного пришёл в себя, я тронула его за плечо:
— Нужно идти.
— Прямо сейчас? — переспросил он. — Но ведь темно, да и леди Фабиане только-только стало лучше… праздник. Может, утром?
Даже в эту минуту он думал не о себе, а об удобстве графини. Откуда впервые влюбившемуся мальчишке было знать, что любовь ненастоящая? Сравнивать-то не с чем.
— Нет, это нужно сделать сегодня.
Он не стал спорить, просто кивнул.
— Ещё кого-нибудь возьмём? Будет удобнее нести.
Я удивилась будничности вопроса: он спрашивал, кого ещё взять на место своего преступления. А потом всерьёз задумалась: помощь действительно не помешала бы, и мысли метнулись к мистеру Фарроучу. Мне было стыдно вспоминать то, как я себя с ним вела. Впрочем, казнила я себя лишь за необоснованные обвинения в его адрес. Большая часть его тайн осталась нераскрыта, а мне была известна лишь малая их крупица: снежинка на вершине надводной части айсберга. Но, поразмыслив, я решила, что он откажет. А больше обратиться было не к кому. Графу нельзя сейчас попадаться на глаза. Никто не должен нам помешать.
— Нет, мы пойдём одни.
— Хорошо, — спокойно отозвался Ярик, и мы двинулись в путь.
Он уже почти успокоился. Вот преимущество юности: в одну секунду тебе кажется, что мир рухнул, а в следующую ты уже выбираешь обломки и примериваешь их для построения нового.
Лакей шёл впереди, а я — на полшага сзади и не спуская с него насторожённого взгляда. Он пару раз оглянулся, а потом озадаченно наморщил лоб:
— Что с вами? — спросил он, будто мне припекло голову луной.
— А что? — осторожно откликнулась я.
— Просто вы на меня так смотрите.
Я помолчала.
— Ярик… ты ведь ничего не выкинешь? То есть ты понимаешь, на что я способна, а я вовсе не хочу причинить тебе боль.
— Причинить боль? — повторил он с искренним недоумением, а потом уставился на меня. — Но вы же не думаете, что я вас обижу?
Я промолчала.
— Вы ведь не считаете меня преступником? — заволновался он.
— Ярик, — тихо ответила я, — ты убил Мэтти.
— Но я же не хотел! — воскликнул он с искренним огорчением. — Я же вам всё объяснил: это вышло случайно.
— И тем не менее это случилось.
Он отвернулся и шагал какое-то время молча.
— Мисс Кармель, а любить — это дурно?
— Нет, конечно, Ярик. Любовь — это светлейшее из чувств…
Я запнулась. Раньше я бы ещё добавила: «которое делает нас лучше». Так всегда говорится в романах. Но потом я вспомнила хозяев Ашеррадена, чья тёмная страсть сделала стольких людей несчастными.
— А как по-вашему, я совершил очень плохой поступок?
— Преступление — это плохо, Ярик.
— Но я ведь сделал это во имя светлейшего из чувств, — возразил он. — Как поступок во имя любви может быть таким дурным? Ведь это произошло не потому, что мне не нравилась Мэтти, и не из-за злости — напротив, я хотел как лучше, я хотел сделать другого человека счастливым.
Я задумалась над его словами: он, несомненно, совершил преступление, но как его оценивать? Можно ли считать абсолютным злом то, что совершено безо всякой корысти ради лучшего из чувств?
— Я не могу ответить на твой вопрос, Ярик. Всё, что я знаю, надо постараться любить так, чтобы другим не было из-за этого больно.
Он притих, осмысливая мои слова, и окончание пути прошло в молчании.
Когда мы переходили мост, Ярик предложил мне руку, но я отказалась, сделав вид, что мне удобнее держаться за бортик. На самом же деле я не могла преодолеть недоверие. Я всё ждала, что он попытается сбежать, напасть на меня или совершить ещё что-то необдуманное. Ещё днём я бы без колебаний позволила ему перенести себя через бурный ручей. Но сейчас я ежесекундно ожидала подвоха. Не может быть, чтобы человек, сделав что-то ужасное, в остальном остался самим собой: милым, добрым и весёлым. Или это возможно и дело в окружающих? Именно они уже не смогут воспринимать его, как раньше?
Ярик поверил или сделал вид, что поверил, и мы перебрались на другой берег.
«Любовники» прошептали нам что-то вслед, часовня подмигнула шпилем.
Теперь кладбище не казалось мне пугающим и таинственным: просто старый погост, последняя пристань.
— Это там, — указал Ярик.
Мы двинулись по уже знакомой тропинке. По мере продвижения во мне нарастала досада: этим же путём я следовала всего пару дней назад. Похоже, Мэтти упокоилась совсем рядом с последним приютом Дороти Гросс. Надо же: я была так близко.
— Пришли, — объявил лакей, и только тогда я поняла, до какой степени близко.
Я поглядела на памятник и покачнулась.
— Ты уверен?
— Конечно. Дороти схоронили как раз накануне, земля была ещё рыхлой, и я… — Ярик помялся, — положил Мэтти поверх и засыпал. Я бы не смог выкопать такую ямищу, — заторопился он, оправдываясь. — Земля была мёрзлой.
Он говорил что-то ещё, его губы часто двигались, но я не слышала ни звука, оглушённая.
Я была здесь три дня назад. Да что там была: я раскопала эту могилу, а потому прекрасно знала, что Мэтти там нет. Там никого нет, кроме Дороти Гросс. Мне вдруг подумалось: а что, если дочери бакалейщика не понравилась непрошеная соседка, и она попросту её выгнала? От этой мысли я нервно хрюкнула и села на землю.