Паутина удачи
Шрифт:
Шрам прекратил сопротивление мгновенно. Я выпустила его остаток, скользкий и тонкий, похожий на пиявку чернотой и гибкостью. Белая метель уже шуршала в ушах, напевала тягучую сонную песнь. Я замерзала в ней спокойно, мне не было ни холодно, ни больно. Сны плелись приятные и уютные. Вроде бы меня кто-то укутал в мех, а потом я поплыла над потоком удачи, текущим в рельсах, – невесомая, как перышко. Впереди разгоралось тепло. Каминное, живое, прекрасное; там было безопасно и хорошо – впереди. Для всех моих родных тепло и светло. И для самой меня, наверное, тоже.
Дрова потрескивали изредка,
Попробовала шевельнуться. Бесполезно. Руки свинцовые, мышц нет как таковых, нервы чужие. Попыталась открыть глаза. Веки не согласились. Я прислушалась к привычному уже за последний год движению света и тени удачи. Пусто. До ужаса пусто. Только этот странный запах.
– Мадемуазель очнулась? Мадемуазель Бэкки, не стоит нервничать. Все хорошо, вы в безопасности. Скоро вам станет лучше, это всего лишь переутомление и переохлаждение.
Голос был мужской. Молодой, звучный, не особенно низкий и такой странно-сладкий. Слова он выговаривал вполне правильно, в ударениях не ошибался. Вот только букву «р» не рычал, а мурлыкал тягуче, как здоровенный хищный кот, пребывающий в настроении благодушной сытости. От мурлыканья у меня по спине пробежали мурашки. Хотелось поверить каждому сказанному слову, больно уж голос красивый и теплый. Однако верить мешало отчаяние, охватившее меня вместе с утратой подвижности, зрения и даже чувства удачи. Лишившись всего, я остро страдала от беспомощности и беззащитности рядом с этим чужим сытым мурлыкой.
– Попробуем применить масло бергамота, – шепнул голос в самое ухо. – Оно действует мягко и создает энергию для пробуждения сил. Приятный аромат, не так ли? Еще немного лимона для свежести. Вот так.
Запах и правда сменился. Вместо теплого и душного возник иной, наполненный обещанной свежестью. Темнота под веками слегка расслоилась, сами веки стали гораздо послушнее, я на радостях распахнула их – и тотчас зажмурилась. Свет ударил болью по отвыкшим от нагрузки глазам. Мой невидимый врач, если он, конечно, врач, взволновался, зацокал языком.
– Не надо спешить. Я задерну шторы, и вам станет проще привыкать к свету.
Шагов я не расслышала, зато почти сразу прошелестели кольца штор, стало темнее. Я снова открыла глаза, на сей раз куда более осторожно. Глянула из-под ресниц в приятный и безопасный для зрения полумрак комнаты, выныривая из пустоты непонимания окружающего.
Камин я заметила сразу. Огромный, выложенный светлым диким камнем, отполированным до глянца лишь на задней стенке, отделанный ажурной ковкой, с узорной решеткой. Потом взгляд пробежал по стене. Я слышала от Маши о такой отделке. Кажется, называется она франконским стилем, включает двухтоновую фреску по тонкой штукатурке и высокие вставки из гобеленовой ткани в обрамлении полированного дерева. Очень красиво. Я по рассказам Маши даже не могла представить, что настолько.
Стыдно сказать, но, засмотревшись на любимый мною сугубо теоретически, по Машиным рассказам, франконский стиль, человека в интерьере я заметила в последнюю очередь. Вряд ли его когда-либо прежде замечали позже, чем мебель…
На мой вкус, красота для мужчины не особенно важна. Лешка вон каждую весну ходит конопатый – и ничего, хуже от того не выглядит. Потапыч в детстве неудачно болел ветрянкой, и левая щека у него сильно бугристая – ну и что? Красота, как мне казалось, куда важнее и нужнее нам, женщинам.
Однако этот «кот» был именно красив. И ему столь немужское качество не мешало ничуть. Он был не просто красив, но окончательно и безоговорочно совершенен. Ему вряд ли меньше двадцати пяти, уже не мальчик. Достаточно рослый, гибкий и плечистый. Кожа не бледная, но и не смуглая, разве что с некоторым золотистым отливом. Волосы волнистые, густо-кофейные, почти до черноты. Глаза пронзительно синие, крупные и ясные. Как только я заглянула в них – буквально растворилась в этой теплой синеве, внимательной, доброй и заботливой. Целиком принадлежащей мне, как все внимание странного незнакомца.
Приятно, когда о тебе заботится очень красивый врач. Ох, будь Маша на моем месте, она бы уже пару раз шевельнула ресницами, начиная игру в кошки-мышки… А я не кошка. И мышью мне быть тоже не очень хочется, даже в такой роскошной мышеловке.
– Мадемуазель очнулась, – промурлыкал кот. Улыбался он, увы, еще обворожительнее, чем говорил. – Шарман.
– Сударыня, – тихо и не особенно внятно прошептала я. – Шарман – это имя? Вам до сих пор не пришло в голову представиться.
– Вы сердиты, – удивился кот. Заинтересованно прищурился: – Значит, вам стало лучше. Меня зовут Шарль. Если полностью, хотя я не люблю излишних церемоний, то Шарль де Лотьэр, маркиз Сэн-Дюпр.
– Да уж, длинновато, – не одобрила я из чистого упрямства. Хотя иного не ждала: имя у него оказалось кошачье. То есть франконское. «Шагрль»… как он его произнес! Опять мурашки по спине. Пришлось брать себя в руки и ругаться дальше, спасаясь от этого дикого по силе обаяния. – Как я тут очутилась? Откуда вы меня знаете и что вообще происходит?
– Мадемуазель, у вас чудовищная хватка, прямо неженская, – то ли расстроился, то ли одобрил он. – Вас нашел мой… человек. Вы объявлены в Ликре вне закона после событий на вокзале. Стоило немалых усилий вовремя вас оттуда вытащить и доставить сюда.
– Судя по безупречному виду ваших домашних туфель, – прищурилась я, злясь на его мурлыканье все сильнее, – «усилия» – это исключительно деньги. Мне категорически не нравится быть вещью, господин Шарль.
– Как можно так жестоко меня обвинять, – возмутился этот кот, и теплоты в его взгляде стало несколько меньше. – Я ничего от вас не желаю получить. Ровным счетом ничего.
Он отвернулся к камину, стал сердито ворошить угли и подбрасывать новые дрова. Я смотрела, как искры рассыпаются и гаснут, как темные, лилово-пепельные угли зло багровеют под кочергой, а потом снова успокаиваются, как золотые пальцы огня щупают сухие поленья, примеряясь, чтобы половчее запустить в них ногти…