Паутина
Шрифт:
Она покачала головой, но сразу перестала, потому что от этого головная боль лишь усилилась.
— О каких обстоятельствах вы говорите?
— Возможно, вы замешаны в каком-нибудь… преступлении?
— Возможно.
— Нет, это невозможно, — вмешался Макс. — Она не преступница, она просто не способна на преступление. По-моему, с нас хватит, и таких бесед больше не будет.
— Почему вы так думаете? — спросила Стефани у врача. — Почему вы думаете, что я вытесняю из сознания те события моей жизни, которые носят личный характер?
Он с интересом посмотрел на нее, отметив про себя, что она обладает очень развитым интеллектом, позволяющим изложить его теорию подобным
— Все дело в вашей памяти, мадам. Она не пострадала ни в том, что касается языка, — в сущности, мы знаем теперь, что вы одинаково свободно говорите по-итальянски, по-английски и по-французски, — ни в том, что касается названий предметов и того, как выполняются те или иные функции. Сегодня утром вы застегнули свою блузку.
Опустив глаза, Стефани посмотрела на белые пуговицы шелковой блузки в бело-голубую полоску, которую Макс принес ей накануне. Блузка была упакована в большую коробку. Там же лежали темно-синяя юбка, нижнее белье, шелковые чулки и синие туфли на высоких каблуках.
— Я не отдавала себе в этом отчета.
— Совершенно верно, ваши движения были машинальными. Судя по всему, вы усвоили их еще раньше. Но как же быть с остальной вашей жизнью, мадам? Вы можете припомнить, как застегивали блузку в другой раз, может быть, тогда, когда вы были еще маленькой девочкой и вам помогала мать? Подумайте о своей матери, мадам, о том, как она держала вас на коленях — помните, да? — и показывала, как нужно застегивать блузку. Или водила в магазин, чтобы выбрать там блузку, а может, и не блузку, а куклу или книгу с картинками для раскрашивания. Или еще что-нибудь. Ведь вы с матерью вместе ходили по магазинам, подумайте об этом, мадам. Вот вы с ней зашли в магазин и начали что-то выбирать, чтобы купить и взять домой, Вы можете подумать об этом, сосредоточиться на этом? Теперь подумайте о своей матери, мадам, о том, как вы вместе занимались делами, вместе ходили по магазинам, вместе заходили и выходили из них, хотя это не обязательно были магазины, это могли быть…
— Лора, — сказала Стефани.
— Мадам! — Разволновавшись, он взял ее за руку. — Так звали вашу мать? Не останавливайтесь, мадам, продолжайте, пожалуйста. Значит, вашу мать зовут Лора, а отца… Не молчите, мадам, скажите мне, как зовут мать и отца.
— Не знаю.
— Говорите, я помогу вам. Вас зовут Сабрина. Вашу мать зовут Лора. Вашего отца зовут…
— Не знаю! Я не знаю, зовут мою мать Лора или нет, я не знаю даже, зовут меня Сабрина или нет. Макс говорит, что меня так зовут, но мне кажется, что это не мое имя…
— А какое имя кажется вам своим?
Покачав головой, она умолкла, как делала всегда, потому что стоило ей начать вертеть головой в разные стороны, как боль усиливалась и после этого она уже ничего не говорила.
В январе Макс повез ее домой. В том, как прощались с ней врачи и медсестры, сквозила нежность и жалость: они хотели помочь ей, сколько бы времени на это ни понадобилось. Но она по-прежнему была не в силах вырваться из обступавшей ее пустоты и не помнила ничего из прошлого. Ее муж сказал, что она уже не вернется сюда.
Когда машина тронулась, Стефани обернулась и посмотрела на больницу.
— Дом, — пробормотала она. Другого дома у нее не было, как не было и других друзей, кроме врачей, медсестер и больных. Положив руки на колени, она сжала их и сидела не шевелясь в обитом бархатом салоне темно-синего «рено», пока мимо проносились незнакомые ей улицы, а за рулем сидел человек, который называл себя ее мужем. Она ехала навстречу будущему, о котором он позаботился для них обоих. На ней был твидовый костюм свободного покроя — одна из тех роскошных
Доехав до Кавайона, они не останавливаясь проехали через весь город и выбрались на дорогу, которая шла в гору. Они приближались к возвышенности, откуда открывался вид на лежавшую внизу долину. На самой возвышенности, рядом с каменными воротами, они увидели большую плиту с описанием памятных событий из истории городка и прилегающей к нему равнины. Миновав ворота, Макс поехал вдоль домов, стоящих на равном расстоянии друг от друга, в стороне от извилистых дорог. Высокие деревья и кустарники словно щитом загораживали каждый дом. В этом маленьком, тихом месте Робер подыскал им самый укромный уголок — каменный дом в конце дороги на участке в несколько акров земли, поросшей лесом. Дом был почти не виден за высокой каменной стеной с воротами из кованого железа.
— Дом, — произнес Макс, повторяя слово, сказанное Стефани двумя часами раньше. Открыв дверцу, он помог ей выйти.
И вот она стала жить в нем. Экономка, мадам Бессе, разобрала чемоданы и разложила ее одежду, садовники, поприветствовали, прикоснувшись к кепкам, а один из них подарил ей красновато-коричневую хризантему из теплицы. Ее шезлонг поставили в уединенном уголке террасы, откуда она могла смотреть на расстилавшийся внизу город, домики с оранжевыми черепичными крышами, на узкие, извилистые улочки, на площади, где жизнь била ключом, на четкий изящный силуэт колокольни на фоне полей, уходящих вдаль. Терраса была выложена белым камнем, казавшимся бесцветным в лучах зимнего солнца и на фоне ярко-голубого неба; каменная кладка дома за спиной у Стефани была гладкой и теплой; а внизу, среди нагромождений скал, выделялся резко обрывавшийся в долину утес, со всех сторон поросший кустарниками и сосенками, упрямо цеплявшимися за крутой склон.
Я могла бы ее перепрыгнуть, подумала Стефани, когда в первый раз Макс усадил ее в шезлонг, и она стала разглядывать низкую ограду террасы. Могла бы просто соскользнуть с этой стены и исчезнуть. Никто бы не хватился меня, потому что они не знали бы, что меня уже нет в живых.
Она поежилась в бледных лучах январского солнца. Никто из тех, кто меня знал, не знает, где я.
Каждый день она лежала в шезлонге на террасе и слышала, как мадам Бессе энергично гремит посудой на кухне, из кабинета доносится приглушенный бас Макса, беседующего по телефону, садовник катит тачку то в теплицу, то из нее, насвистывает рабочий, меняя разбитую черепицу на крыше. Со времени приезда в Кавайон она видела и слышала только этих людей, потому что никто не приходил проведать их, и сами они тоже никуда не выходили.
— Мы обязательно будем ходить в гости, но сначала тебе нужно поправиться, — сказал Макс. — Это не к спеху, а пока осмотрись вокруг, вряд ли это место может не нравиться.
Здесь действительно было очень красиво: каменный дом, кладка которого успела выцвести на, солнце добела, со ставнями ярко-голубого цвета, с горшками красной и розовой герани на подоконниках, связками головок чеснока и сушеных трав на кухне. Спальня Стефани помещалась на первом этаже: маленькая комнатка, в ней — кровать с высоким пологом на четырех столбиках, аляповатый на вид туалетный столик и свежие цветы, которые мадам Бессе каждый день ставила на тумбочку. В день приезда Макс показал ей эту комнату.