Паутина
Шрифт:
Как будто на лету перехватив догадку своего полевода, Рогов обернулся к нему:
— Ночью поставь караулы, — произнес он вполголоса. — Подбери шесть-семь хороших охотников; приедет милиция — подмогнешь. Спирю с Фролом не надо: самосуд не самосуд, а палку перегнуть могут. Ступай спи. Вечером зайду.
— Ты на телефон?
— Да.
Лизаветы дома не было; сегодня ее бригада спозаранку полола и окучивала картофель. На рундуке, заметнув руки под голову, похрапывал после ночного дежурства Трофим Фомич; в страдную пору старик отдыхал не больше трех-четырех часов, потом вставал и уходил на помощь особенно
«Пришел да ушел. Зайду вечером».
Николай позавтракал, разбудил отца, проводил его на сенокос и, собравшись наверстать три бессонные ночи, лег на кровать. Но сна не было, в голове роились мысли о ночных караулах и помощи милиции в случае нужды. Охотников, вполне здоровых и надежных стариков, набиралось четверо; он не считал себя, отца и Арсена. Семи человек хватило бы и на все лазейки из Минодориной усадьбы и войти в дом, чтобы взять теперь вполне определенных преступников. Однако кто же должен первым подставить лоб под пули — ведь не может же вооруженный дезертир не стрелять? Было бы еще полбеды, если там вооружен один, но если двое-трое?.. Риск слишком велик, и попробуй впоследствии оправдаться, если прольется чья-нибудь кровь. Но нельзя, невозможно обойти вниманием то, что рассказала Капитолина:
— Калистрат — медведище и всегда с топором; Минодора напела ему, что дезертиров расстреливают, и он не сдастся. Петушиный глаз прячет наган под матрацем — Агапита выглядела, когда мыла пол в его келье. У старика пика, он дважды два проткнет. А Платонида — сука; прижми ей хвост, так она не устрашится и десяти смертей!.. Ну, Неонила только завоет, она такая. Еще имеется Варёнка, полоумная дура. Вот уж та повопит так повопит!
Изобразив переполох дурочки, Капитолина смеялась; однако именно Неонила и Варёнка смущали теперь Юркова едва ли не больше, чем все обитатели подвала. Он понимал, что дикий крик и визг в данном случае опаснее стройного залпа, страшнее взрыва бомбы. Стоит завыть старухе, как завопит дурочка, возникнет паника, вспыхнут выстрелы, и могут быть жертвы. Кто поручится, что дезертир, пользуясь хаосом, не застрелит или не зарубит хотя бы ту же Капитолину либо Неонилу, чтобы потом свалить убийство на колхозников? И кто знает, не истолкуют ли все это как нападение самосудчиков на религиозную общину — разве мало еще злопыхателей?!
Когда вернулась Лизавета, он сидел на кровати и докуривал едва ли не десятую папироску. Полагая, что муж спит, она вошла на цыпочках, но увидев его бодрствующим, остановилась поодаль напротив и рассмеялась. Красная косынка, повязанная под подбородком и четко обрамляющая правильный овал ее чуть-чуть горбоносого лица, голубенькая безрукавная блузка, кажущаяся слишком тесной на груди, серая юбка, плотно облегающая крутые бедра, щеголеватые брезентовые полусапожки — все это придавало Лизавете прежнюю девическую привлекательность, и Николай широко улыбнулся. Жена подбежала к нему, поцеловала.
— Путешественник мой, — произнесла она, прищуренным взглядом обводя лицо мужа. — Поспал? Молодец. Руку перевязывал? Молодец. Поужинаешь?.. Давай умывайся, я соберу на стол, вот-вот папаша вернется.
Любуясь женою, Николай встал.
— Ужас душу грызет, — продолжала она, готовя ужин и рассказывая
— Хорошие к ним добром не пойдут. Одно слово скрытники, а прячется всякая нечисть. Хотя есть у них одна смазливая девчушка, только и та бежит!..
Николай сообщил жене о своей встрече с Капитолиной, почти дословно передал рассказ девушки об обители и легонько упомянул про Агапиту с ее несчастьем. Над Лизаветой словно вдруг трахнул неожиданный гром.
— Утопили?! — простонала она, и крынка с молоком из ее рук грохнулась на пол. — Младенец… Чем надо быть… О-о-о!.. Чуяла я, чуяла, а ты еще смеялся… Полют в огороде?.. Да, так я и сделаю: побегу к ним в огород, да, да, да!
— Незачем, Лизута, туда сходит Арсен.
— Не запрещай и не упрашивай! — крикнула Лизавета с каким-то необычайным для нее упрямством; лицо ее вспыхнуло и передернулось. Он боялся слез, но она не заплакала. Что-то отрывисто шепча, она почти бегала из кухни в комнату и, точно обжигаясь обо все, к чему прикасалась, швыряла на стол посуду и хлеб. Под ее полусапожками трещали черепки разбитой крынки, а на полу пестрела почмокивающая дорожка.
— Лизута, под ноги взгляни, — тихонько попросил Николай.
— А-а… Ну, Минодора, ну, волчица, гляди!..
С тем же ожесточением она подтерла разлитое молоко и подмела черепки. Только всполоснув руки и ставя на стол миску с душистой окрошкой, Лизавета заговорила, будто извиняясь перед мужем:
— Нет, вправду, Коленька, схожу. Арсен Арсеном, а я женщина. Женщины с женщиной завсегда откровеннее. Да и помочь им надо в этакие-то минуты. Если бы я там красношарого не видела, если бы про ребенка не знала, а теперь ни за что баб одних не оставлю!
Зажигая лампу, она добавила:
— Может, я их обеих из-под носу у Прохора сегодня же к себе домой утащу!
— С ума сошла. А дезертиры — удирай?.. Никого не трогать до милиции!
— Ой, Коленька, забыла!.. Я же в поле Рогова видела, милицию ему пообещали на завтра.
— Ну вот то-то же… Очень хорошо!
— Теперь отпустишь к бабам?
— Н-не знаю…
Оба вдруг рассмеялись.
Ужинали молча, украдкою взглядывали друг на друга, словно в первые дни своего супружества. Нет-нет да и подливая окрошку в тарелку мужа, Лизавета старалась погуще снять сверху сметанный отстой. Николай же не прикасался к хлебным горбушкам, помня, что жена любит похрустеть корочками.
Заметно темнело; в растворенные окна вливалась ароматная прохлада и доносились пока еще не смелые переклики коростелей. Лампа разгоралась, казалось, все ярче, однако в удаленных от стола закутах избы все отчетливее вырисовывались черные лоскутья мрака. Будто разбуженный стонами ночных птиц, в укромной щели за печкой застрекотал сверчок. Николай неосторожно положил ложку в опустевшую тарелку — и глубоко задумавшаяся Лизавета вздрогнула. Заметив это, он поцокал языком, потом посоветовал:
— Ложись-ка спать, Лизута, устала ты, перенервничала, да и без тебя там обойдется.