Паутина
Шрифт:
Неонилу пробрал ужас.
Будучи на подзвездной работе — они втроем чистили колодец, — старая странница вошла в подвал переобуться за минутку до прихода туда Минодоры с пьяным Калистратом. Невольно выслушав через стенку подстрекательские речи странноприимицы, она без труда поняла, какая западня готовится для молодой девушки. Но, войдя во двор, ни словом не обмолвилась об услышанном даже со своей неизменной спутницей Агапитой и только спросила, сколько ведер грязи вынуто из колодца.
— Двадцать осьмое, — ответила Агапита; она склонилась над колодцем и прокричала вниз: — Давай, давай, девушка, пошевеливайся!.. Еще двадцать два ведра
Но Капитолины в колодце уже не было. Пока Неонила ходила в подвал, Агапита вытащила окоченевшую в ледяной жиже девушку на поверхность и отослала ее на реку. Капитолина выкупалась, прополоскала свое пропитавшееся колодезной грязью платье, напялила его на себя и было отправилась к камню за письмом Арсена, но вдруг увидела парня сидящим в бузине.
Арсен явился только что и, помня уговор с девушкой о встрече, до боли в переносье вглядывался в громадный валун около Минодориной бани. Он намеревался встать перед Капитолиной нежданно-негаданно, чтобы доказать девушке свою удаль, — парень скорее позволил бы бороде на носу вырасти, чем пропустить такой момент. Капитолина лисой подкралась к нему с другой стороны, неслышно просунула руку меж кустов и крепко сжала в пальцах Арсеново ухо.
— Эх, сони-засони! — громко прошептала она, и даже в шепоте парню послышался крик укоризны. — Как не стыдно: пришли за делом и разлеглись, ровно наша директорша на кушетке!
— Тебя же… глядел, — промямлил Арсен, поднимаясь и кубанкой стряхивая пыль с своих галифе.
— Сквозь сон глядели, факт налицо!.. Слушайте, когда запоют петухи… Как запоют, так и наш пресвитер явится, либо раньше.
— Дальше?..
— А дальше Гурий оклемался и всю зорнюю на стуле отсидел. Дальше я у Калистрата на пожарный случай топор украла и в садике зарыла.
— Ух и молодец! — выдохнул он и схватил ее за руку.
— Нет, за руки браться фиг! — отстранилась она и высвободила руку, однако тут же рассмеялась, блеснув зубами: — Испужаете — с Калистратом на фронт порхну, вот вам и крупорушница… Вон меня Агапита зовет, пока!
Девушка убежала во тьму двора.
— Вот те и нос с бородой! — прошептал Арсен себе. — А милая, ох, ну и милая же заразочка, черт побери, страсть уважаю недотрог!
В обители странниц встретила Платонида.
В синем сатиновом хитоне, подпоясанная черным кушаком с белыми, как черви, буковками молитвы на нем, в темной парчовой шали, с только что подкрашенным охрою посохом проповедница выглядела и празднично и строго.
— Возлюбленные сестры во Христе! — начала она, буравя послушниц своим огненным взглядом. — Како явление спасителя ждем мы сына его, нашего отца и брата пресвитера. Сердца наши радуются, уста славословят, помыслы исполнены щедрот. Мать во странноприимстве Минодора за усердие в святом послушании возблагодаряет вас. Тебя, сестра Агапита, платом на главу и кофтою. Тебя, сестра Неонила, ботиками и чулками тож. Тебе, Капитолина, даруется новая келья…
«Гроб», — в душе усмехнулась Капитолина, но сердце сжалось, будто встала она перед разверзшейся бездной.
— …с воздусями и светом вседневным, — договорила Платонида, ткнув посохом в дверь кельи Калистрата. — Негоже-де отроковице во мраке хиреть… От моих трудов и во благословение дарую вам по святой лестовице, во имя отца и сына!
— Аминь, — сказали послушницы и низко поклонились.
Для Неонилы и Агапиты подобные милости не были новостью. Перед появлением пресвитера странноприимцы и проповедники любой
— Водворяйся, дево, — как будто и ласково, однако же настойчиво распорядилась Платонида. — Святовонными корнями покури, чистую наволочку сестра Агапита выдаст. Памятуйте, рабы, утреннюю зорницу сам брат пресвитер возносит с песнопениями и лобызанием его святого наперстянка тож.
Обдав всех запахом ладана, проповедница двинулась мимо странниц и заковыляла вверх по лестнице.
Капитолина не знала, на что решиться: водворяться или не водворяться, — а вдруг либо тем, либо другим повредишь начатому делу?.. Но заглянула в свою келью, увидела спящего там Калистрата и волей-неволей получила свежую подушечную наволочку и благовонные коренья — все, что полагалось страннику при вселении в новую келью.
— Не тужи, девка, помалкивай, — шепнула ей Агапита, помогавшая при окуривании. — Теперь, чуешь, не долго уж. Они чего-то мудруют, только бы на свои бока!
Эту идею Минодоре подсказал Гурий; замысел был прост: приглушить злость и настороженность девушки лаской и доверием; потом, учитывая, что Калистрат может не пойти в келью Капитолины и не совершить преступления, поменять их кельями; затем подпоить Калистрата, вызвать старших странниц наверх и спровадить мужика вниз. По старой памяти он непременно прорвется в свою келью, увидит спящую там девушку и не выдержит. Если умертвит — он вечный раб общины, если обесчестит — рабами станут оба: куда им, преступнику и опозоренной, деваться, кроме безвестного странствия?.. Но разговор Гурия со странноприимицей случайно подслушал Калистрат.
X. ТАКОВ БРАТ КОНОН
Условный стук в стекло окошка застал странноприимицу и проповедницу в большой комнате перед столом, обильно уставленным к приему владыки общины всевозможной снедью. На полочке близ занавешенного окна, примощенная на опрокинутый стакан, еле теплилась сальная «мизюкалка»; зато в углу перед иконами потрескивали свечи и лампады различных цветов и пламенностей. Глядя с улицы из-под горы, никто бы не подумал, что в полусумраке Минодориного дома готовится столь торжественное пиршество.
Если завзятая богохульница Минодора встретила пресвитера у крыльца и, стоя на коленях, чмокнула губами его наперстный крест (зато он чмокнул ее в темных сенях), то страстная ревнительница древлего благочестия Платонида ни шагу не ступила навстречу «заместителю Христа на земле». К немалому удивлению и неудовольствию Минодоры и, особенно, Прохора Петровича проповедница вдруг повела себя так, словно она главенствовала над пресвитером, а не он над нею.
Платонида стояла возле стола, выпрямившись, насколько позволяло ее кособочие, стиснув безгубый рот, и точно брызнула в вошедшего высокого мужчину мерцающим бисером из черных глазниц, но не пошевелилась. Он приблизился к ней, скрестив толстопалые руки на груди, степенно и низко склонил густоволосую полуседую голову и, помолитвовавшись тихим, не своим голосом, коснулся усами крестовидного набалдашника на ее посошке.