Павлик Морозов [1976]
Шрифт:
— Вы меня за человека не считаете, а я… — он запнулся, и Павел увидел, что на его ресницах блеснули слезы.
— Ты про записки знаешь?
— Про какие записки? — насторожился Павел.
— Что в Иерусалиме бог против колхозов говорил… Ну, голос его, что ли, был слышен…
— А что?
— Эти записки… моя тетка с Кулукановым сочиняла.
Павел смотрел на Петра широко открытыми глазами.
— Врешь!
— Право слово… Тут нищенка ходила, так они и научили ее эти записки
Павел сделал шаг вперед и вдруг широко улыбнулся, хлопнул Петра по спине.
— Петька, дружище, ох, молодец!
Пионеры наперебой заговорили:
— Петя, садись!
— Садись, Петька, у костра!
— Вот здесь посуше!
Петр робко поежился.
— А вы меня в пионеры примете?
— Ну ясно, примем! — Павел повернулся к Якову. — Расскажем Зое Александровне… Вот она напишет про таинственное письмо!
— Сколько сме-еху будет! — протянул Яков.
Клава язвительно заулыбалась:
— Ты же сомневался, думал, что правда!
— Кто-о? Я? — возмущенно вскрикнул Яков. — Да я, это самое, и в бога-то совсем не верю! Это ж курам на смех! Бог речь о колхозах держал!
— А на пасху куличи святить ездил!.. — вспомнил кто-то.
Все засмеялись.
— Так это ж мать заставила! Больше не поеду! Нипочем не поеду!
Ему очень хотелось, чтобы ребята убедились в том, что он не верит в бога. Притопывая ногой, он громко запел «безбожную» шуточную песенку, которую часто пели пионеры в те годы:
Пионеры, в бога вы не верите,
А где ваша пасха?
И все дружно подхватили:
Наша пасха — выдумка и сказка,
Вот где наша пасха!
Потом все уселись у костра и с аппетитом поели ухи. Огромная луна всплыла в облаках и залила чудесным светом лес, живой серебряной дорожкой протянулась по озеру. Неясно поблескивали в сумраке огоньки дальних костров. Мальчики сушили у огня одежду, хвастались уловом.
Невдалеке послышалось:
— Эй, пионеры! — По голосу все узнали Данилу. — Рыбачите?
Яков ответил неохотно:
— Рыбачим.
Данила вышел на свет. Его узенькие глаза забегали по лицам ребят, на секунду встретились с глазами Павла и снова скользнули в сторону.
— Ну, ну, рыбачьте. — Он с усмешкой поправил на плечах куртку, медленно отошел.
— Носит его здесь… — проворчал Яков. — Всегда он насмехается.
— Девочки, — зашептала, понижая голос, Клава, — а вы видели, какая у него рубашка?
— Какая?
— Кулукановская! На груди зеленым вышитая. Ей-ей! Я запомнила, как Кулуканов носил.
— Подарил, наверное, — сказала Мотя. — Чего-то он часто
Все умолкли. Петр сказал в тишине:
— Данилка ему хлеб помогал молотить. Еще и из другой деревни Кулуканов батраков нанимал. Из нашей нанимать боится! По ночам молотили. Ох, и хлеб у него хороший!
— В сельсовете сказал — град побил. Хлеб государству сдавать не хочет, — возмутилась Мотя.
— Мотя, дай-ка ту бумажку, — нахмурился Павел.
Мотя порылась в кармане и протянула ему свернутый листок. Он взял его, не глядя.
— Вот ей, — Павел кивнул на Мотю, — сегодня в сельсовете список дали, кто не хочет хлебозаготовок выполнять. Она мне в лесу рассказывала… вот. А вы, дураки, запели: «Тили-тили тесто…»
— Да ведь мы пошутили, — Яков виновато кашлянул.
— Ладно. Яшк, ты завтра будешь в избе-читальне объявление писать.
— Что за объявление?
Павел развернул листок.
— Тут первым Кулуканов помечен. Вот ты и напишешь: «Здесь живет зажимщик хлеба Кулуканов». Возьмешь старую газету и напишешь чернилом.
— Не чернилом, а чернилами, — поправила Клава Ступак. — Сколько раз Зоя Александровна говорила!
— Ну, чернилами… А потом на кулукановские ворота приклеим. Пусть все знают!
— Здорово! А не намылят нам, это самое, шею?
— А ты не трусь! Тут немного — человек пять. — Павел посмотрел в список и внезапно смутился, нерешительно провел рукой по затылку. — Тут, ребята, одна фамилия помечена… Слышь, Яшк? Второе объявление будешь так писать: «Здесь живет зажимщик хлеба Ступак».
Все посмотрели на Клаву. Она сидела у костра, растерянно открыв рот, держа в поднятой руке ложку. Глаза у Клавы замигали все быстрее и быстрее, и вот из них разом брызнули слезы и струйками покатились по веснушчатым щекам.
— Не хочу я… не хочу… Это мой дядя…
Пионеры переглядывались. Мотя тихо сказала:
— Чего разревелась? Вон Паша отца разоблачил, а ты…
Павел вдруг вскочил, с яростью глядя на Мотю, над бровью его задергалась родинка.
— Дура! — крикнул он, но голос сорвался, задрожал: — И чего вы все: отец да отец…
Он круто повернулся, зашагал в темноту, шурша травой. У самой воды прилег на бугорке, завернулся в куртку.
Неслышно подошел Яков.
— Пашк…
— Отстань!
Яков опустился на корточки.
— Давай не будем про Ступака писать…
— А мне что за дело!
— А то Клавка, это самое, ревет. Она говорит — сама уговорит дядьку хлеб сдать. Хорошо?
— Хорошо.
Яков помолчал, вздохнул.
— Пашк, идем еще ухи поедим.
— Не хочу. Я спать буду.