Pavor Nocturnus
Шрифт:
— Мне не нравишься ты! — прокричал я, чувствуя, что все глубже вонзаю нож в ее нежное сердце, и в такой же степени она, румяная от алкоголя, словно от кровопотери, бледнела.
Нужно было мгновение, чтобы объясниться, но разве легко сознаться в столь постыдном поступке? И Фелиция не стала ждать, перейдя в наступление:
— Уж не знаю, чем я тебе так не угодила… Мне кажется, я была примерной женой, насколько бы тяжело это ни было — я всегда и во всем поддерживала тебя, я отдала тебе свою жизнь и всю себя. Я делала все, что было в моих силах. Но знаешь… — она приостановилась,
Каждое новое слово снежным комом копило в ней чувства, которые вскоре хлынули со всей обезоруживающей мощью. Нет ужаснее сцены для мужчины, чем плачущая женщина — верно, это действует на глубинном уровне, ведь слезы сигнализируют о беде, а мы как защитники обязаны ее устранить. Однако горько мне стало вовсе не от того, что самый близкий человек согнулся, касаясь лбом коленей, и содрогался в приступе беспомощной тоски, а потому, что это не рождало во мне должных чувств. Но бурный поток отступил так же стремительно, как и явился, оставив за собой лишь разводы туши на лице.
— Знаешь, спасибо за этот день рождения. Я говорю без иронии — если бы не ты, ничего бы не случилось! Хотя это само по себе иронично: казалось, ты поступил плохо, когда забыл о нем, когда оставил меня наедине с тем чудовищем и когда прятался на работе, — но этим сделал только лучше. Впервые в жизни я провела свой праздник весело и счастливо: не крутилась по дому, чтобы приготовить стол и везде убраться, не мучилась с приглашением гостей, не делала вид, что именно в этот день у нас с тобой все хорошо, и провела его с единственным человеком, который по-настоящему любит меня…
— Этот-то музыкантишка? Да вы с ним едва знакомы!
Признаться, я всерьез испугался, когда после долгого, внимательного взгляда она неожиданно рассмеялась и целую минуту не могла успокоить себя.
— С Виктимом, Питер!.. И да, в компании интересных творческих людей тоже, спела вот на сцене, о чем всегда мечтала.
Мы вновь погрузились в неловкую тишину. Фелиция рассматривала ногти, ясно давая понять, что ей стал не интересен разговор. Этот жест навел меня на мысль, которая и без того витала на периферии сознания, но теперь вышла на первый план, захватив его.
— Что у вас… с этим… вы с ним… вы…
Ледяной стрелой ее взгляд, направленный исподлобья, пронзил меня — о сколько в нем было ненависти и презрения!
— Трахались? Ты это хотел сказать?
— Да… именно это! Чем еще вы могли заниматься весь вечер, будучи нетрезвыми?
Фелиция сцепила пальцы в замок и нервно застучала указательным, правая нога также отбивала этот неприятный ритм. Ее лицо менялось в неясных гримасах, между тем нисколько не покрасневшее, но главным было то, что она молчала — и это молчание, в сущности, все проясняло. С какой же бессовестной легкостью, отчего я вначале не поверил слуху, она ответила:
— А знаешь, ты прав… Он отвел меня в гримерку и начал целовать. В губы, шею, плечи, грудь — все ниже и ниже…
— Боже, как ты могла, Фелиция…
— А потом, — нарочно продолжала она, — он схватил меня за бедра, приподнял и посадил на столик и… и грубо вошел
— Замолчи! — взревел я, не в силах слышать столь отвратительных вещей.
— … о да, мы трахались, как животные, Питер! Весь вечер!
Я вскочил, охваченный гневом, и в одночасье оказался над ней. Дрожащая ладонь была взведена над ее головой, подобно курку револьвера, готовая справедливо обрушиться на нее. Возможно так и случилось бы, но она выглядела столь высокомерно, победоносно, точно не видела в этом ничего ужасного, и мне стало противно даже касаться ее. Удивительно, как одно слово — одно действие! — может напрочь изменить отношение к человеку: минутой ранее я считал нас связанными хотя бы узами брака, но теперь она стала ненавистна мне, уродлива, стала чужой. И даже тогда я чувствовал не боль, а скорее злость, будто некто принадлежащей мне вещью воспользовались.
— Что, ударишь меня? Давай — это будет самым близким контактом за последнее время… Лучше бы бил! Лучше чувствовать к себе ненависть, чем вообще ничего.
Рука дернулась в направлении коридора, и я крикнул:
— Вон! Вон из дома… женщина! Я не желаю и рядом стоять с той, кого… касались другие мужчины! Иди к своему любовнику!
И я переборол отвращение — схватил ее за локоть лишь для того, чтобы скорее выпроводить. Спустя несколько шагов Фелиция стряхнула мою руку.
— Пусти меня! Не думай, что я останусь здесь — мне противен ты и весь этот дом, ставший для меня клеткой. Ни я, ни Виктим не хотим жить с тобой, — сказала она на пороге, вновь надевая туфлю, затем громче: — Виктим, мы уходим!
— Нет уж! Мой сын будет ночевать дома, а не с кем попало и неизвестно где.
Вначале послышались гулкие шаги, а потом на середине лестницы показался и сам Виктим, переодетый уже в домашнее. Мы все стояли на одной линии, и я смотрел на каждого по очереди, ожидая действий с их стороны. У меня вдруг заболела голова от всего происходящего — я решил, что насильно не стану никого останавливать: кто хочет, пусть выметается ко всем чертям!
— Мам… Что происходит?..
— Впервые в жизни я соглашусь с тобой, Питер, — сказала она полушепотом, смягчив голос: — Виктим, мне нужно уйти, а ты побудь дома.
— Я с тобой, мам!.. Я…
— Нет, милый… Папа очень хочет провести с тобой день. А я приду завтра, и мы с тобой пойдем на концерт.
Виктим выглядел, точно мученик, но безмолвно побежал наверх и скрылся в своей комнате: выбора у него все равно не было.
— И правда, Питер, пообщайся с сыном хоть раз в жизни. Проведи с ним вечер, встань пораньше и приготовь завтрак, а потом помоги с уроками на понедельник. И не забудь поздравить с детским днем… Побудь ему отцом — как жаль, что ты так редко вспоминаешь об этом!
Накинув пальто, Фелиция замерла на пороге и в последний миг обернулась.
— Все кончено, Питер… Кончилось в ту секунду, когда ты посмел даже заикнуться, что я тебе изменила. Брак строится на любви и доверии. У тебя нет ко мне ни первого, ни второго… Знаешь, сколько раз я фантазировала о мужчине, который полюбил бы меня и на словах, и в постели. Который хотел бы меня, а не делал это как какую-то мерзкую обязанность. И я пыталась понять, почему ты так упорно не любишь нас, пыталась предложить выход. Но теперь мне уже на все плевать — это твои проблемы и, если ты не хочешь их решать, никто не поможет…