Pavor Nocturnus

Мельн Игорь

Бенедикт Савва придвинул игрушку обратно к груди мальчика и, сделав слабый толчок в конце, сказал:

— Возьми его. Я прекрасно понимаю, что у тебя нет такого, и честным образом тебе не удастся его получить. Что касается твоих товарищей, которых я называю так лишь из нежелания подбирать более грубое слово, — никакие они не товарищи, раз столь легко бросили тебя на растерзание, страшному старику, — пусть приходят в другой раз: сейчас они не получат ни единой нитки. Надеюсь также и на твое благоразумие, и это значит, что тебе будет достаточно одной игрушки и ты не отважишься более на подобный скверный поступок. А теперь ступай!

Он ласково потрепал сальные волосы и даже приобнял мальчика, отчего я проникся какой-то неясной

тоской. И неудивительно, что тот недоумевал поболее моего, сраженный длинной речью и безумными действиями (поощрением воровства!), из-за чего, признаться, я готов был усомниться в здравии ума Бенедикта Саввы. Однако мальчик отсек ненужную задумчивость и бегло направился к выходу, часто оглядываясь, точно его странный судья мог передумать и рвануться вдогонку.

Тем временем мой отец поднялся по лестнице, с которой явился, и, едва приоткрыв дверь, тотчас же захлопнул ее, запер на ключ и вновь спустился. Вслед за этим со стороны запасного выхода послышались звучные удары ботинок, и внутрь ворвались тот же мальчик, испуганно пятившись, а за ним двое гораздо старше, ничуть не заботившиеся о скрытности. Чтобы их рассмотреть, я прошел по краю конвейера и, обнаружив углубление в механических складках, уперся в самую дальнюю точку этого кармана. В широкой полосе между покоящимися лентами был прекрасный вид на все помещение, за исключением места, где стоял мой отец, скрытый отсеком с игрушками. Мой взгляд так крепко вцепился в панораму событий, похожую на удивительно широкий экран телевизора, что я едва не столкнулся с кем-то, кто так же таился в этой полутьме.

Волна рыжих волос, точно занавес, пронеслась по часовой стрелке, открыв яркие, как прожекторы, глаза с чистым амброво-янтарным блеском, но и легким налетом испуга. Незнакомка окинула меня скорым взглядом и вмиг совладала со страхом, а я, в свою очередь, отметил ее черты лица, неумолимо расцветающие к пику своей красоты. Мне также показалось, что она знала меня или, во всяком случае, узнала, но, что страннее, ее натуральные локоны казались знакомыми и мне. Неужто сегодня все разом (и в большинстве своем дети и подростки) устроили покушение на эту точно что проклятую фабрику?!

Девушка приставила указательный палец на середину искусно очерченных губ, в глубокую ямку под острым приподнятым носом, и мое волнение прошло гораздо быстрее положенного.

— Гони бабки, папаша! — кричал юноша еще не полностью огрубевшим голосом, что придавало происходящему комичности. — Че уставился, ты глухонемой или как? Так мы сейчас исправим это.

К сожалению, я мог лишь предполагать по слуху и логике окружения все изменения лица и тела Бенедикта Саввы. Мне виделась лишь уверенная, непоколебимая стойка, особенная в сравнении с огрубевшими и онервевшими движениями подростков. Каждая секунда невозмутимого вида моего отца внутренне уничтожала их — несмотря на биты, черные маски и общий силуэт тела, который говорил, что оно выросло непропорционально размерам совести, это были все еще дети. Дети, которые возомнили себя взрослыми, способными отважиться на подобное злодеяние, и тем ироничнее выглядело окружение в виде фабрики игрушек.

За время этой немой сцены моя спутница набрала номер полиции, куда в иной раз я бы непременно и сам позвонил, если бы не то обстоятельство, что мы с ней проникли на фабрику так же тайно и незаконно. Я раздумывал (материальное благополучие отца или мой собственный план) ровно до того момента, пока не началось соединение, и тогда я резко нажал кнопку сброса, покачав головой. Ничто в целом мире не должно было нарушить нашу злосчастную встречу!.. К тому же, мне упорно верилось, что далее слов дело не двинется, а когда в дверном проеме показался охранник, развеялись и все переживания. Несмотря на почтеннейший возраст, он резво промчался в сторону происшествия и замер лишь потому, что мой отец преградил путь тростью.

— Не стоит! — добавил он отрывисто, и в голосе его звучало такое необычайное волнение, словно охранник мог зверски

растерзать юношей в одно мгновение. Он зашелестел внутренним карманом пиджака и достал оттуда, полагаю, портмоне, которое демонстративно раскрыл: — Возможно, вы не учли, молодые люди, но здесь игрушки создают, а не продают… как правило… И если вас удовлетворит эта горстка купюр, забирайте их и убирайтесь прочь!

— Ты нам лапшу-то на уши не вешай! — сказал ближний грабитель, однако уже не столь дерзко при виде охранника. — Хотя, папаша, ты сам нам идею подкинул! Этих медведей же можно неплохо так толкануть по дешевке!

— Прошу, — ответил Бенедикт Савва незамедлительно, — вот все игрушки сегодняшнего дня! И побыстрее, пожалуйста, — у меня еще масса дел, и я не имею желания находиться в вашей пренеприятнейшей компании весь день!

Подростки остолбенели от подобных слов так же, как и мальчик минутами ранее, но гораздо живее приняли это странное разрешение и направились к отсеку с игрушками. Бенедикт Савва и охранник отступили, проложив им безопасный путь, и те достали из карманов заготовленные черные пакеты, нашли дверцу внизу емкости и стали доверху наполнять их плюшевыми медведями. В то время как один из них справлялся с этим, его сообщник всякие пару секунд поглядывал на своих надзирателей, точно мой отец держал на цепи крупного пса, готовый ослабить хватку в любой момент. С четырьмя мешками игрушек (по количеству плечей) они вот-вот начали отступать и вдруг замерли: взгляд самого ничтожного грабителя задержался на чем-то скрытом от меня конвейером. В пылу волнительной сцены я и забыл, что мальчик, так же легко получивший плюшевого медведя, вбежал внутрь, спрятавшись за спиной моего отца, и сейчас длинный тонкий палец указывал в его сторону. Негодяй высказал пожелание захватить перед уходом и эту, последнюю в видимости, игрушку.

— Какова наглость! Уму непостижимо! Это пересекает все мыслимые и немыслимые границы — отобрать игрушку у ребенка! Вы уже получили свое, а теперь убирайтесь отсюда, пошли вон! Вон, я сказал! — И с этими словами он выдался вперед, видимо, вскинув трость над головой и грозно тряся ею в воздухе.

Оба подростка немедленно пожалели о своей алчности и обратились в бегство. Бенедикт Савва стукнул тростью, словно в победном выстреле, и после этого тишина в помещении могла сравниться разве что с библиотечной; лишь спустя время мальчик также засеменил к выходу, отрывисто стуча ботиночками.

— Можно поинтересоваться, — сказал охранник, едва рваная курточка исчезла в проеме, — почему вы позволили им так бесчинно уйти?

— Неужто вам желалось вступать в телесную конфронтацию с детьми?

— Нет — трижды нет! И уверяю вас, я бы никогда не осмелился покалечить их. Но стоит учитывать, что они держали в руках оружие, которое могли применить весьма необдуманным образом, в том числе и в вашу сторону, не будь вы таким… неожиданным. К тому же, не для того ли я служу вам, чтобы защищать нашу фабрику и бороться с подобного рода невежеством духовно, а, если потребуется, и физически. Сейчас же мне довелось наблюдать, возможно, пик невежества — во всяком случае, на всей диаграмме моей долгой жизни.

— Пусть так, но все украденные игрушки так или иначе найдут своих детей. Более того, я надеюсь, что они продадут их в половину стоимости детям из неблагополучных районов города, что полностью удовлетворяет нашим намерениям.

— Прекрасно понимаю, но столь частая благотворительность нисколько не возобновляет огромной траты средств.

— Это уже не столь важно. В скором времени мы в любом случае прекратим создавать игрушки…

Мне живо представилось, как после этих слов оба перестали дышать на время молчания, а глазные щели охранника расширились больше, чем при любом другом известии в его жизни. Лицо моего отца в то же время сделалось каменно-серым, неподвижным и печальным, точно он рассказал об утрате родного сына. Не скрою, что мне и самому стало интересно, по какой причине этот человек решил покончить с делом всей своей жизни, которому он посвятил больше времени, чем семье.