Pavor Nocturnus
Шрифт:
Еще во сне потянулся рукой, проецируя движения в реальности. Резко очнулся и продолжил выпад вперед, но из-за немоты в мышцах конечностей громко упал на пол. Может, вскрикнул в момент пробуждения, потому что в дверь постучали, дернули ручку. Я молчал, распластался на твердой поверхности, будто комната взлетала на высокой скорости. Я думал, кто мне снился: Марина или Алисия. Событие прошлого или возможного будущего?
Посмотрел на часы — 10:40. Родители должны были покинуть здание полиции. Относительная тишина подтверждала предположение: редкие шаги, стук клавиш, переговоры офицеров, приглушенный смех. Значит, на нулевой этаж можно было пройти без проблем. Пора навестить чудовище, запертое в лабиринте
Запер кабинет на ключ и быстрым шагом направился в противоположную холлу сторону, вглубь первого этажа. Для начала нужно было зайти в архив: сдать личное дело Владиславы, листок с объявлением и взять дела похищенных детей, проанализировать их с имеющейся информацией. Я шел по коридору, в конце которого был архив. Сзади скрипнула дверь гардероба. Даже не органами чувств, а неким подсознанием предугадал увиденное.
Пятый увидел меня и замер на 3 секунды, как заяц при виде волка. Щеки и нос красные, как на холоде, но в целом лицо бледное от моего вида. Выходил на улицу? Дыхание частое, прерывистое. Спешил вернуться на место до того, как я обнаружу? На туфлях несколько пятен от грязных луж, хотя подошва не оставила следов, протерта хорошо. Отходил от здания полиции?
— Вам что-то нужно в архиве, мистер Рей? Я выходил на улицу перекурить. Готов целиком и полностью выполнять новые приказы.
Три предложения родили у меня больше мыслей, чем вся история о похищениях детей. Утрирую, конечно, но в этом недоразумении и правда было много улик. Пятый показался мне слишком бодрым и веселым. Особенно для человека, которому я в наказание за проступки поручил самую монотонную, нудную работу. Я подошел ближе, на расстояние 3-х шагов. Хотелось бы мне думать, что пропитанный табаком Роуч адаптировал рецепторы к этому запаху. Я не чувствовал ни малейшей вони дыма: ни от активного, ни от пассивного курения. Насколько я знал, вдобавок, он не курит. Сказал о себе в единственном числе. Грязь на туфлях. Зачем соврал мне? Вместо этого легкий молочный запах изо рта…
Вдруг осознал, что трачу ресурсы мозга на вычисление истинного способа его безделья. Последнее занятие, которому стоит сейчас уделять время. И тем более на то, чтобы проверять, был ли он вообще на своем рабочем месте. Впрочем, перебирать документы в архиве и спускать их в подвал мне тоже не хочется. Пусть поможет хоть этим.
— Последние 30 дел жертв похищений спустить в сектор А камер заключения. Отдать это дело, его приносить не нужно. Быстро! Жду через пять минут.
— Есть!
Невыносимо раздражает его вид. Приподнятое настроение, беспечный тон, ни тени траура на лице. Еще и пропадал неизвестно где. Во время, когда наш участок потерпел жуткий провал, когда исчезли десять детей и когда существует масса работы. За такое легкомыслие в дальнейшем он может рассчитывать только на стены архива. К счастью, оттуда пока что не поступало жалоб на него.
Лестница, ведущая в подвал, отличалась холодными тонами. Стальные перила ледяные наощупь, обжигающие холодом. На них видны крошки от булки или пончика, похожие на снег. Покрытие отражало окружение: белые круги ламп, черный, символично траурный свитер, серо-синюю кожу ладони. Воздух и на ступенях, и в подземном помещении царапал горло пылью и прохладой, хотя дверь запасного выхода была заперта, а вентиляция работала. Комната допроса пустовала. содержала воспоминания вчерашнего дня. Сегодня тоже будет допрос. Уже без Роуча.
Коридор отдавал ветвь направо, вглубь нулевого этажа. Конец расширялся в виде квадратного помещения, в котором за столом сидел постовой офицер. Разгадывал кроссворд или рисовал на газете. При виде меня смутился, вскочил и отдал честь.
Заключенные располагались в 3-ех секторах: А, В, С. Мэд Кэптив однозначно был в первом, для самых отъявленных
Мы с Роучем редко спускались сюда после поимки преступников. Но каждый помнил нас, меня в особенности. Главного, как они думают, виновника их ужасной жизни, не понимая, что тот всегда рядом. В зеркале. Между прутьев засверкали желтые хищные белки глаз и желто-коричневые зубы. Кулаки обхватили металл и крепко сжали, будто пытаясь раздвинуть. Интересно, даже полностью лишенные обзора заключенные заскребли ногтями. Услышали стук каблуков? Помнили меня по запаху? Знали о приходе внутренним чувством? Кричали мне вслед, били всеми частями тела по металлу. На такое я никогда не обращал внимания, а сейчас мысли были заняты другим. Одним из них.
Коридор незначительно опускался по глубине. Мэд Кэптив находился в конце, на 11-13 сантиметров ниже других, приближаясь к аду, что в извращенном роде возвышало его над остальными. Лучший из худших. Единственный обманувший меня. Камера заключения с ним располагалась слева. Справа место пустовало, будто никто не мог сравниться с ним в грехах. У стены стоял голый письменный стол и пару стульев.
Первые 4 минуты мне казалось, я наблюдаю за вольером животного. Двуногого и нелепо одетого в человеческую одежду. Вечером после экспертизы его больничное тряпье и нижнее белье забрали на исследование, выдав привычную оранжевую форму. Это было чуждо ему. Он, будто намеренно, опорочил грязью, утренней жидкой кашей, а также растянул в области ворота, пытаясь снять. Часто дергал плечами из-за стеснения. Волосы лишились сальной пленки и отслоенных пластин эпидермиса, кожа посветлела на тон. Я был рад не морщиться от вони, которая плотным облаком запахов окружала его вчера. Чувствовал даже тонкий мыльный запах. Внешне теперь выглядел даже лучше остальных. Чего нельзя было сказать о действиях.
Язык — уникальный орган чувств. Можно потерять счастье в зрении, слухе, обонянии, если пейзаж, звук, запах будет монотонным. Вкусовые рецепторы всегда неутолимо посылают импульсы удовольствия, пока что-нибудь касается сосочков языка. Мэд Кэптив жаждал любых вкусовых ощущений. Непрерывно, каждую секунду, по возможности. Вытянутый заостренный язык скоблил прутья решетки с особым упорством, сантиметр за сантиметром. Было видно, как на фиолетовой поверхности остается серый след грязи, исчезающей в глотке. Когда даже эти рецепторы снижали восприятие, переходил на другой объект: обсасывал пальцы, лизал руку, спускался на пол, доходя до отверстия туалета.
— О, детектив… — прорычал он, не отрываясь от действия.
Все-таки одним вкусом не ограничивался. Глаза жадно смотрели на меня 5 секунд, пока мой вид не наскучил. Тюремный сектор уже не возбуждал его чувствительной мании, а меня он видел вчера. Звуки интересовали его больше: стук каблуков, трение ножки стула о бетонный пол, шорохи моей одежды, дыхание, тяжелые вздохи. Во время каждого нового впечатления закрывал глаза, концентрируясь на нем, получая все мыслимое удовольствие. Скалился, несмотря на непрерывность работы языка. Иногда кусал металл, при этом звонко щелкал зубами, причмокивал, кряхтел. Как пес, которому дали мясную кость.