Пай-девочка
Шрифт:
Я отчаянно скучала. Молодая и полная энергии, я была вынуждена лежать на опостылевшей кровати, лежать на спине, изредка переворачиваясь на бок и на живот.
Самое ужасное — первая половина дня. В первой половине дня ко мне почти никто не приходил.
Я не могла спать долго. Да и потом, Аннет просыпалась в половине седьмого и начинала кряхтеть. Ей было всего двадцать пять, но кряхтела она не хуже древней старушки. Такое впечатление, что для нее это был такой интеллигентный способ привлечь внимание окружающих. Она вздыхала, иногда
Я сто раз просила её вести себя тише по утрам, но она недоумённо вытаращила на меня свои оленьи глаза — тарелки. Когда она пыталась изобразить удивление, её глаза выглядели огромными, как у марсианки из кино.
— А я разве шумлю? Я даже не говорю ничего…
— Ты кашляешь и громко дышишь. — Я понимала, что моя претензия звучит преглупо. В самом деле, не может же она и вовсе не дышать.
Аннет обижалась.
— Уж и кашлянуть нельзя. Когда к тебе ходят толпы обкуренных парашютистов, я ничего не говорю!
Между тем ко мне уже давно не ходили никакие толпы. Первые недели две — да. Все приходили — и Жорик с Кисой, висящей на его руке, и Димка Шпагин. Приходили даже те, с кем на аэродроме я не была особенно дружна. Мне приносили фрукты и парашютные журналы. Киса незаметно сунула мне под подушку плотно забитый косячок. Ненормальная — где я могла его выкурить? Не могла же я курить марихуану прямо при Аннет! А выйти из палаты я тоже не могла.
Поэтому косячок я передарила Генчику, и он был весьма рад.
Они приходили всё реже и реже. Видимо, сочли, что дружеский долг исполнен.
Остались только Генчик и Юка. Юка приходила почти каждый день, но я не желала с нею разговаривать. Она заглядывала в палату и молча вешала на спинку моей кровати пакет с разными вкусностями. Она не жалела денег на экзотические блюда — в заветных пакетиках я находила и суши из японского ресторана, и дорогие шоколадные пирожные из кофейни. Мне нравилось смотреть на эти продукты, каждый раз я заглядывала в мешочек с трепетным предвкушением ребенка, который разворачивает рождественский подарок.
Но ничего из принесенного Юкой я не ела. Что-то отдавала Аннет, что-то — больничным нянечкам. Все они считали меня чудачкой, а я предпочитала давиться больничными супами и кашами.
Генчик приходил несколько раз в неделю. Я никогда не знала о его визите заранее, поэтому ждала его всегда. Каждое утро я не ленилась причесываться и подкрашивать ресницы. Пусть он видит, что я красива даже, когда у меня сломан позвоночник.
Аннет называла меня чокнутой.
— Ты бы ещё платье вечернее нацепила, — смеялась она.
— И нацепила бы. Только, боюсь, это будет нарочито выглядеть.
— Очень его любишь, да?
— Разве можно его не любить!
— Он красивый.
— Еще бы.
— Знаешь, Настя, я немного тебе завидую.
— Почему? — удивилась я.
Мне вспомнилось, как Дюймовочка однажды сказала, что она мне тоже завидует. И Дюймовочка, и Аннет
— Я вот не люблю никого до такой степени, чтобы краситься в больнице. Знаешь, я здесь совсем опустилась. Иногда мне бывает лень причесываться. Я смотрю, как ты красишь ресницы, и вдруг вспоминаю, что уже три дня не чистила зубы.
— Хочешь, я буду тебе напоминать?
— Я прекрасно помню, — засмеялась она, — только зачем мне чистить зубы, если я всё равно ни с ком не целуюсь.
Я промолчала. Мне даже стало немного стыдно за то, что Генчик любит меня и приходит в больницу так часто, а любовник Аннет в это время потягивает слабоалкогольный коктейль, сидя у лазурного бассейна в какой-нибудь жаркой стране.
А вообще, мне бы хотелось, чтобы он чаще приходил. Он оставался у моей постели не больше пятнадцати минут. Коротко и возбуждено рассказывал о том, что происходит на аэродроме. Спрашивал, как мои дела. Потом он целовал меня в нос и убегал — веселый, красивый.
Сначала он приходил три раза в неделю, потом — два. А однажды я поняла, что не видела его уже почти десять дней.
Зато ко мне пришла неожиданная посетительница.
Генчикова бывшая жена.
Я её сразу узнала. Кажется, её звали Оксаной.
— Привет, — сказала она, усаживаясь на краешек моей кровати, — я принесла тебе шоколадку.
— Спасибо… Ты ко мне?
— А, что незаметно? — усмехнулась она. — Я просто живу в этом районе.
Услышала, что с тобой произошло, и решила заскочить.
Я выжидательно молчала. О чем я могла с ней поговорить?
— Ну, как твоя любовь.
— Очень хорошо. А что?
— Он не приходит, да?
— Слушайте, зачем вы пришли? Настроение мне портить? И так у меня все плохо, да ещё и вы?
— Значит, не приходит, — констатировала она. — Ты меня извини, девочка. Наверное, я и правда не должна была приходить. Поступила, как сволочь, но ничего поделать не могу. Мне надо знать.
— Зачем? Вы все ещё его любите?
— Какой бред! — криво усмехнулась она. — Конечно, нет. Но признаюсь честно, обида осталась. Так меня никто не обижал.
— А я-то тут при чем?
— Мне надо знать, действительно ли он такой черствый или дело во мне? Может быть, это я сама была виновата? Что-то сделала не так? Признаюсь честно, когда я увидела вас на аэродроме, меня это задело. Он так нежно на тебя смотрел, так обнимал, мне показалось, что он в тебя влюблен.
— Он и правда в меня влюблен. А зачем вы вообще приперлись на аэродром?
— Соскучилась по прыжкам, — улыбнулась она, — хотела прыгнуть. Ребенок подрос, ему четыре года уже. Подумала, что могу вернуться в спорт. Но когда увидела Гену и тебя, поняла, что не смогу. Надо либо выбрать другой аэродром, либо вообще оставить эту затею. И вот теперь мне интересно… Бросил ли он тебя здесь, в больнице, или нет?