Пай-девочка
Шрифт:
— Не бросил, — твердо сказала я.
— Меня он тоже любил… И так же на меня смотрел. Любил, пока все было хорошо. Пока мы прыгали вместе. Это его главный интерес. И женщина ему нужна такая, чтобы для нее тоже главным интересом был аэродром. Прыжки. Небо. Парашюты. Комбинезоны. Больше ничего.
Я вспомнила тот день, когда Генчик впервые обратил на меня внимание. Он сказал, что я выглядела красавицей, когда покидала самолёт.
То был мой самый первый прыжок. До этого я была знакома с Генчиком почти два года, и он даже не всегда помнил, как
— Можно попросить об одолжении?
— Да? — удивилась бывшая Генчикова жена.
— Уходите отсюда. И больше меня не навещайте.
Она засуетилась. Достала из кармана большую швейцарскую шоколадку и положила её на мою прикроватную тумбочку. Потом улыбнулась мне и, уже обернувшись у двери, сказала:
— Я так и знала, что он не изменился. Значит дело не во мне, а в нём. Извини. Мне очень жаль.
Шоколадку я отдала Аннет. Я знала, что она любит темный шоколад, особенно с цельными лесными орехами. Она тотчас же разорвала хрусткую обертку.
— Вот сука, — сказала Аннет с набитым ртом. Её губы были перепачканы шоколадом. — Зачем она сюда приперлась? Только душу травить!
— Мне всё равно, — улыбнулась я.
— А он правда бросил её беременную?
— Нет. Она сама от него ушла. Она сказала, что он заставлял её прыгать, говорил, что это не опасно, пока живот незаметный.
— Какой кошмар, — скривилась Аннет
— Может быть, это и правда не опасно?
— Не знаю. Ты когда-нибудь была беременна?
— Нет. А ты?
— Я была. Два раза. В первый раз, когда мне было семнадцать лет. Я тогда ещё не умела предохраняться.
А во второй раз — совсем недавно. Не знаю, что произошло, может быть, мои пилюли оказались просроченными… Слушай, а этот твой Генчик и правда реже стал приходить.
Мне захотелось швырнуть в неё подушкой. Зря, что мне нельзя делать резких движении.
— Замолчи.
— Мне он не нравится.
— Главное, чтобы он нравился мне, ты не согласна?
— Да, но… Ладно, проехали.
И Аннет вновь принялась за шоколад.
Генчик стал приходить реже.
Иногда я просила у Аннет её мобильный телефон и набирала его номер.
— Привет, Настюха! — весело говорил он.
Мне не нравилось, что он стал называть меня Настюхой. Раньше он называл меня Настеной или Настенькой.
— Когда тебя выпишут?
— Не раньше чем через три недели.
— Ясненько. Давай выздоравливай скорее. Здесь, на аэродроме, так весело! Ты собираешься прыгать зимой?
— Если разрешит врач.
— Плюнь на то, что скажет врач. Все врачи — жуткие перестраховщики. Знаешь, а я однажды прыгал в гипсе.
— Поздравляю!
— А ещё я знаю одного парня! Он при приземлении сломал руку. А не прыгать он не мог. И вот он прыгал тандем прямо с загипсованной рукой. С тех пор к нему приклеилось прозвище — пистолет… О, Киса передает тебе привет!
— Ей тоже передай… Гена,
— Настюха, да понимаешь, то одно, то другое. Октябрь такой теплый, я прыгаю в Тушино почти каждый день. Днём работа, вечером прыжки. В выходные — тоже прыжки. Ну когда мне выбраться? Лучше ты побыстрее выздоравливай и приезжай! Договорились?
— Хорошо. — вздохнула я. — Пока.
Больше я Генчику не звонила. И перестала красить ресницы по утрам. Я поняла, что он больше не придёт. Хотя я всегда была из породы надеющихся на лучшее.
Но здесь было ясно — не придет, и всё. Без вариантов.
А через несколько дней я узнала и причину, по которой Генчик стал называть меня Настюхой, а не Настёной.
Об этом рассказала мне Юка.
Юка по-прежнему приходила каждый день, обвешанная ресторанными пакетиками. Она не пыталась со мной заговорить. Я её ждала. Мне было бы грустно, если бы в один прекрасный день Юка не пришла. Когда она появлялась в палате, я демонстративно отворачивалась к стене. Я знала, что она на меня смотрит. И мне это было приятно.
Я знала, что она несколько минут постоит возле моей постели, а потом уйдет, кивнув на прощание Аннет.
Но однажды Юка не ушла.
Она придвинула поближе к моей постели шаткий больничный стул и уселась на него нога на ногу.
— Ты так и будешь молчать? — насмешливо сказала она.
— Так и буду, — буркнула я, но все-таки повернулась.
— Ты никогда не задумывалась об умении прощать?
— Есть вещи, простить которые сложно.
— Сложно, но возможно ведь?
Я промолчала. Попробовала опять отвернуться к стене — там висел плакат с парашютистами, которые принес мне кто-то из аэродромных визитеров. На плакате улыбающийся парашютист в ярко-желтом комбинезоне показывал в камеру язык. Мне нравилось на него смотреть.
Юка взяла меня за подбородок и развернула мое лицо к себе.
— Что, я не заслуживаю даже того, чтобы меня выслушали?
— Хорошо, говори.
— Я была не права. Не права, что сказала тебе такое перед прыжком.
— Ты должна была сказать раньше.
— А зачем? У тебя так все хорошо складывалось, зачем тебе нужна была лишняя ревность? Мне не хотелось причинять тебе боль. Если бы у меня был с ним роман, я бы сказала. А так, один ничего не значащий трах…
Я передернулась, как от сквозняка.
Я уже успела об этом забыть. Но как только Юка заговорила, вновь представила себе, как она извивается в его объятиях. И у нее, надо полагать, нет жировых валиков на талии.
— Ничего не значащий трах, — повторила она, глядя в окно, на голые ветки деревьев. — Между прочим, скажу я тебе, любовник он никакой.
— Замолчи. Уходи. А то я сейчас закричу.
— Да брось ты. — Она потрепала меня по руке. — Может быть, ты и права. Может быть, тогда он был просто пьян. Может быть, со мной он трахался, а тебя любил, поэтому мне так и показалось? Факт в том, что это совсем не важно.