Пазолини. Умереть за идеи
Шрифт:
Но каким же могло быть решение? Для Пазолини оно было ясно уже давно, хотя он и понимал его утопичность: «чтобы избежать позорного конца», Церковь была «должна перейти в оппозицию. И, чтобы перейти в оппозицию, ей надо было прежде всего отречься от себя самой. Ей следовало бы перейти в оппозицию к власти, которая ее столь цинично бросила, которая пыталась свести ее роль к чистому фольклору. Должна была отречься от себя, чтобы вернуть верующих (или тех, у кого возникла «новая» потребность в вере), поскольку именно из-за того, какой она стала, они ее и оставили». Что означало бы окончательный разрыв с политической властью.
Возобновив борьбу, бывшую когда-то традицией (борьба Папства против Империи), но не для завоевания власти, Церковь могла бы стать руководящей, грандиозной, но не авторитарной силой для всех, кто сопротивляется […] новой власти потребления, лишенной религиозности; тоталитарной, агрессивной, чья терпимость
В заключениe следующей главы, в статье от 6 октября 1974 года «Новые исторические перспективы: Церковь не нужна власти», пазолиниевская утопия смещается в сторону совсем откровенного пауперизма с евангельским уклоном:
А тогда […] где это сказано, что Церковь непременно должна совпадать с Ватиканом? А что, если пожертвовать эту огромную декорацию фольклорного толка, которую ныне являет собой Ватикан, Итальянскому государству, раздать все фольклорное старье – палантины и халаты, веера и парадные стулья – сотрудникам кинокомпании Cinecitta, отправить Папу этаким Клирикменом, вместе с его сотрудниками, жить в подвал в каком-нибудь Тормаранчо или Тусколано, недалеко от катакомб Дамиано или Присциллы, 84 – может быть Церковь прекратит быть Церковью?{Там же, стр.361.}
84
Тормаранчо и Тусколано – бедные пригороды Рима; катакомбы Дамиана и Присциллы – древнейшие христианские подземные захоронений II–V веков в Риме.
Я уверен, что Пазолини оценил бы неожиданный поступок папы Франциска, удививший многих и вызвавший споры: он отказался, еще с момента вступления в должность понтифика, жить в папской резиденции. Этот символический жест, вкупе с другими похожими поступками аргентинского папы, прямо соответствует тому, чего так хотел писатель, – отказу от внешнего мирского богатства.
Наблюдая все снижающееся влияние Церкви на общество на социальном уровне, Пазолини продолжал размышлять. В сборнике есть весьма знаковая для этой темы статья, особенно если сравнивать сцену, описанную Пазолини с тем, что происходит в аналогичных обстоятельствах сегодня. В Страстную пятницу 1974 года Пазолини случайно оказался вечером рядом с Колизеем и обратил внимание на группу людей неподалеку – эту историю он описал в статье «Март 1974 года. Еще одно предзнаменование победы референдума» (речь шла о референдуме по поводу принятого еще в 1971 году закона о разводе, за который ратовали демохристианская, национально-консервативная партии и Церковь) – «огромная команда полицейских и городских служб, проверявших прохожих и разворачивавших машины». Писатель не сразу понял, что происходило у него на глазах: «Сначала я подумал, что кто-то, какой-то безработный, в знак протеста забрался на Колизей». Только некоторое время спустя он догадался, что это была церковная служба, в которой должен был принимать участие сам папа Павел VI. Описание Пазолини выглядит мрачновато: «Народу было не больше, как если бы вокруг ходили несколько колизейских котов: дорожному движению ничто не препятствовало. Котами выступали туристы и солдаты в увольнении, старухи и несколько полусветских монахинь, последовательниц Фуко 85 , которые соблюдали обет молчания. Большего провала и вообразить было невозможно»{Там же, стр. 300.}.
85
Святой Шарль де Фуко / Charles de Foucauld (1858–1916) – монах-траппист, отшельник, исследователь Африки; был убит туарегами, его последователи создали католическую ассоциацию.
Когда читаешь эти заметки, поражает дистанция, отделяющая то время от сегодняшнего (вспомните Крестный ход в Колизее времен Иоанна Павла II и его преемников, с телевизионной трансляцией по всему миру, или людское море на площади Святого Петра, толпы на Всемирных днях молодежи), и кажется, что католическая Церковь отвоевала позиции. Однако, наблюдая массовое участие людей в «крупных религиозных событиях», сопровождаемых многочисленными масс-медиа, задаешься вопросом: а свидетельствует ли это об убежденной, последовательной религиозности? Если заглянуть в статистические данные о посещении итальянцами воскресной мессы, то можно констатировать, что на самом деле наблюдается снижение частоты посещений без каких-либо признаков возврата к прежнему.
Уже в начале 70-х, впрочем, роль религии в итальянском обществе была заметно
Римская жизнь
авайте сделаем шаг назад. В то холодное утро 28 января 1950 года, когда Пьер Паоло и его мать Сузанна пришли на железнодорожную станцию в Казарсе, чтобы сесть на поезд до Рима. В столице Пазолини встретится с той самой жизнью городского люмпен-пролетариата, которая станет основной темой двух его романов: «Шпана» (1955) и «Жестокая жизнь» (1959). Эти книги были созданы под влиянием неореализма, хотя во многом и вышли за рамки этого литературного течения (парадоксальным образом первая больше, чем вторая, последняя больше напоминает сочинение в стиле социалистического реализма).
Но продолжим по порядку и остановимся на «Шпане», в художественном отношении превосходящей «Жестокую жизнь». Действие романа разворачивается в римском предместье в период между окончанием Второй мировой войны (в первой главе описан Рим еще в период оккупации немцами) и началом 50-х.
Чтобы проникнуться атмосферой «Шпаны», приведем первые строки романа: «Жаркий июльский день. Кудрявому нынче идти на первое причастие и конфирмацию. Ради такого случая он поднялся в пять часов, и, когда шел по виа Донна Олимпия в длинных серых штанах и белой рубахе, вид у него был не как у рядового армии Иисуса, а как у того баркаса, который тащат на буксире вдоль набережной Тибра»{R1, стр. 524.}.
Попробуем проанализировать этот короткий отрывок. Если вначале рассказчик и его точка зрения могут показаться отстраненными, внешними по отношению к происходящему, то последняя фраза («… как у того баркаса…») переносит их внутрь истории, как будто бы повествование вел сам герой или один из его друзей, смотрящий прямо на него. Сравнение с баркасом уже относится к лексике той самой «шпаны», или, по крайней мере, к окружению героя. Таким образом, уже в самом начале романа возникает двойная артикуляция, она проявляется сразу в наличии двух плоскостей, дополняющих друг друга, и этот прием соблюдается до самого конца: первый план, который можно определить как объективный и который читатель должен видеть в своем воображении достаточно однозначно, как некие факты и данные («Жаркий июльский день. Кудрявому нынче идти на первое причастие и конфирмацию. Ради такого случая он поднялся в пять часов…»); второй план, предположительно субъективный, в котором рассказчик – некто из народа, находящийся внутри событий, о которых рассказывает («…и, когда шел по виа Донна Олимпия в длинных серых штанах и белой рубахе, вид у него был не как у рядового армии Иисуса, а как у того баркаса, который тащат на буксире вдоль набережной Тибра»). Это выглядит, как если бы автор вдруг решил спуститься на уровень своих персонажей, отказавшись от собственной интерпретации фактов, и отдал эту интерпретацию на их усмотрение.
Этот способ повествования Гвидо Бальди 86 , описывая творчество Джованни Верга 87 , назвал «уловкой регрессии»{См. Baldi 1980.}. Речь идет о методе, часто используемом писателями, пишущими в характерном для Италии конца XIX – начала XX века стиле веризма (т. е. стремящимися правдиво показать социальные проблемы в Италии после объединения). Например, роман Верга «Семья Малаволья» начинается так: «Когда-то Малаволья были очень многочисленны, прямо как камни на старой дороге в Треццо»{Verga 1989, стр. 12.}. Или рассказ «Рыжий Мальпело» (из сборника «Жизнь среди полей»): «Звали его Мальпело, потому что волосы у него были рыжие; а рыжие волосы имел за то, что мальчишкой был озорным и непослушным, обещавшим стать отменным прохвостом»{Verga 1994, стр. 90.}. Очевидно, что и сходство семейства Малаволья с камнями (Malavoglia буквально означает «недоброжелатель»), и связь рыжих волос с плохим характером (Malpelo – тоже говорящая фамилия, «плохие волосы») отражают не точку зрения автора, а воззрения той социальной среды, представителей которой он описывает.
86
Гвидо Бальди / Guido Baldi (род. 1942) – итальянский литературный критик.
87
Джованни Верга / Giovanni Verga (1840–1922) – итальянский писатель-реалист, широко известный книгами о жизни на Сицилии, прежде всего, романом «Семья Малаволья» и сборником рассказов «Жизнь среди полей».