Печаль без конца
Шрифт:
— Там же, где вы его видите в данную минуту. На своей постели.
Уолтер посторонился, чтобы стоявшие напротив него могли увидеть в глубине комнатки спящего Мориса. Неподвижный, со сложенными на груди руками, он напоминал лежащий в часовне труп, что скоро станет прахом и в прах вернется.
Элинор продолжала исполнять взятую на себя роль.
— Скажите, сестра Кристина приходила прошлым вечером к вашему хозяину, чтобы как всегда читать молитву?
— Да, миледи. Стояла возле него на коленях и молилась. Но он не участвовал в молитве, а был нем, как вообще в
— Сестра Кристина находилась близко от сэра Мориса? Я ведь просила вас следить за тем, чтобы она была по возможности на безопасном расстоянии. Вы сами говорили, что после своего страшного ранения он не выносит присутствия женщин.
— Ее молитвы, миледи, успокаивали его, я это заметил. И потом, извините меня, она ведь монахиня, а не женщина.
Это и про меня, — тоже с невольной горечью подумала Элинор, чувствуя рядом присутствие Томаса и боясь повернуть взгляд в его сторону.
— И все же, Уолтер, — мягко сказала она, — монахиня тоже женщина, а к женщинам у вашего хозяина болезненное отношение. Потому я позволяю себе расспрашивать вас о возможных его действиях.
— Он невиновен.
— В какое время сестра Кристина ушла от вас?
Уолтер устало качнул головой. Утомление, а возможно, и плохо сдерживаемое раздражение прозвучали в его голосе, когда он ответил:
— Не знаю. Не имею понятия. Она пришла, молилась, потом ушла. Пожалуй, обо всем этом лучше спросить у нее. Я не привык вычислять время по звездам, луне или солнцу. Даже по песочным часам. Не было необходимости.
Элинор простила ему и раздражение, и явную иронию.
— А после ее ухода, — так же мягко поинтересовалась она, — вы сразу вышли, оставив его одного?
— Не знаю! — выкрикнул он. И уже спокойней: — Не могу сказать.
— Значит, — тоже спокойно сказала Элинор, — он, пусть на короткое время, но оставался один в течение ночи, хотя, как вы сами говорили, у него появилась привычка… потребность… уходить. Бродить где-то в одиночестве. Простите меня, сэр, но я не совсем понимаю необходимость для вас выходить, когда в комнате есть специальный сосуд для этих нужд.
— И вы простите, миледи, — резко возразил он, — я не знал, что здесь принуждают мочиться только в этот сосуд и никуда больше… — Он сбавил тон. — Кроме того, мой хозяин не оставался совсем один. Неподалеку находился человек в монашеском одеянии. Если помните, миледи, я просил вас прислать по возможности монаха мне в помощь, и я был уверен, это он и есть.
Теперь Элинор повернулась к Томасу. Он ответил ей, не дожидаясь вопроса:
— Я ничего не знаю об этом, миледи. Впрочем, пока меня не было, сестра Анна могла подыскать кого-то нового.
— Я спрошу у нее, — сказала Элинор и вновь обратилась к Уолтеру: — Как он выглядел, вы не можете описать?
— Если бы мог, давно сделал бы это.
Опять грубый, насмешливый тон. Элинор стиснула руки под рукавами рясы, и приказала себе не поддаваться чувству гнева в отношении человека, так истомленного усталостью и тревогой за своего хозяина, кого он так трогательно опекает и защищает.
— Он был
Уолтер покачал головой, но не вполне уверенно. Потом сказал:
— Здесь определенно его не было. Но мне кажется, я видел его неподалеку от часовни… Во всяком случае, без присмотра мой хозяин мог находиться очень недолго.
Элинор не знала, верить или нет этим словам о каком-то неизвестном монахе в лазарете, а потом около часовни. Хотя почему бы нет? Но уж, во всяком случае, на лице у него не могло быть этого ужасного багрового шрама.
— Хорошо, — проговорила она, — продолжим. Когда вы вернулись из отхожего места, ваш хозяин лежал в постели, а того человека, которого вы приняли за монаха, видно не было. Что произошло дальше?
— Я уже все рассказал вот ему.
Он дернул головой в сторону Томаса.
— Вы должны повторить все это для меня.
Краска бросилась ему в лицо, в единственном глазу зажглась злость.
— Зачем? Я не ваш должник, не у вас в подчинении и не обязан выполнять ваши приказания.
Она почувствовала, что ее лицо тоже наливается краской.
— Вы правы, — сдавленным тихим голосом произнесла она. — Однако вы находитесь на земле монастыря, где пока еще, велением Бога, я распоряжаюсь… — Она понимала: лучше бы, если все эти вопросы задавал ему Томас или уж тот, кто имеет на это право согласно людскому закону, — коронер Ральф, — но оскорбленная гордость взяла верх над логикой, и она громко и властно повторила: — Да, я здесь распоряжаюсь, и вы не покинете этот монастырь, пока с вами не поговорит местный коронер… — И снова ее тон сделался мягче, когда она добавила: — Мы оказали вам здесь посильную помощь, а вы, судя по всему, с неохотой отвечаете на наши просьбы помочь нам.
Уолтер отвернул голову, и Элинор решила дать ему некоторое время, чтобы прийти в себя и, быть может — на что она надеялась, — изменить свое поведение.
Надежда не обманула ее: когда он снова повернулся, на его лице были написаны покорность и согласие.
— Я напрасно горячился, миледи, — проговорил он виноватым тоном, — и снова прошу прощения.
— Вы прощены. Продолжайте, пожалуйста.
Он заговорил.
— Когда я вернулся после недолгого отсутствия и наклонился над лежащим хозяином, то увидел, что он плачет. Потом он сел на постели, глаза открыты, в них такая боль… представить трудно… Боль, страх, печаль… Все вперемешку. — Он замолчал и потер свой единственный глаз. — Успокоить его я никак не мог, и тогда я побежал за помощью. Чтоб ему дали какое-нибудь снадобье, которое подействовало бы, успокоило его душу…
Нет, твердо решила Элинор, человек, конечно, может прикидываться, притворяться, надевать на себя личину… Но не настолько же!
— В поисках помощи, — продолжал Уолтер, — я проходил мимо входа в часовню и заглянул туда: вдруг там тот монах, кого, как я думал, послали для ухода за моим хозяином… И там я увидел ее… вашу монахиню… Она лежала…
Он запнулся.
— Вашу заминку я понимаю, сэр, — сказала Элинор. — Мне известно, в каком состоянии она была.