Печальный демон Голливуда

Литвиновы Анна и Сергей

Ехать оказалось недолго, да и машин на улицах было немного: то ли вечерние пробки уже закончились, то ли и впрямь новому мэру удалось с ними справиться.

В салоне молчали, слушали джаз. Эжен неожиданно спросил:

– Настя, ты не обращала внимания, за тобой следят?

Капитонова вздрогнула и вдруг вспомнила фотографии, которые ей доставили неизвестно откуда: снятый скрытой камерой Арсений в кафе с какой-то девкой.

– А что – должны? – вопросом на вопрос ответила она.

– Я не знаю, – пожал плечами Сологуб.

– Но это ж ты у нас

специалист по наружному наблюдению и контрнаблюдению. Вот и скажи.

– Не могу понять. Но на всякий случай попробуем оторваться. – И Эжен резко прибавил газу.

Ускорение вдавило Настю в сиденье. «Мерседес» полетел, бешено лавируя в потоке. Что-что, а управлять машиной бывший муж умел.

Насте отчего-то показалось, что он ломает комедию. Придумал слежку, чтобы выглядеть значительнее в ее глазах. За ним подобные кунштюки и в молодости при их совместной жизни замечались. «А он, выходит, до сих пор мальчишка».

Эжен успокоился, когда они свернули с Садового кольца в переулки Пречистенки. Поехал медленней. Наконец зарулил во двор старинного жилого дома и помог бывшей супруге выйти из машины.

Над подъездом заведения не оказалось даже вывески. Только медная начищенная табличка: «Кафе «Гвоздик». Непонятно: то ли гвОздик, то ли здесь «гвоздиком», в мужском роде и на французский лад, решили цветок обозвать.

Интерьер тоже был самым что ни на есть неброским – однако Настя, как специалист, оценила: оформлял его подлинный профессионал – ничего лишнего, все детали выверены, идеально подогнаны друг к другу.

И кухня выше всяких похвал. Интернациональная, но исключительно вкусная: хачапури соседствует с борщом и пастой. Обслуживали тоже в высшей степени предупредительно и ненавязчиво. И столь же ненавязчиво светски парил над столиком диалог, умело направляемый Эженом. Они не касались ничего, что могло бы вызвать споры или ранить ее душу. Они не затрагивали ни Арсения, ни мать, ни Николеньку, ни бегство Эжена, ни их прежнюю, еще при Советском Союзе, жизнь. Только курорты, погода, забавные происшествия, премьеры, новые книги.

– Пятерка тебе за выбор места, – искренне сказала Настя. Она захмелела от легкого вина, а скорее от вкусной еды и предупредительности официанта и, главное, спутника. «А Эжен стал лучше, – составила она мнение, – значительно уверенней в себе, спокойней. И как следствие, не пытается самоутверждаться на каждом шагу. Соответственно, больше внимания уделяет тем, кто рядом».

– Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий, – насмешливо заметил Эжен. А потом вдруг спросил: – Настя, а тебе хорошо?

– В каком смысле? Здесь и сейчас? – кокетливо прищурилась она.

– Здесь и сейчас, ты сама сказала, тебе нравится. Нет, я в самом широком смысле слова. Здесь – в Москве. Сейчас – в начале второй декады – извини, я иногда выражаюсь по-американски – то есть в начале второго десятилетия двадцать первого века?

– Ничего, – пожала она плечами. – Бывает хорошо, бывает не очень. Но в целом нормально.

– Но ты счастлива?

– Ничего себе вопросик! – Она принужденно

засмеялась. – Трудно сразу сказать.

– А ты попробуй.

– Н-ну… – помедлила она.

– А ведь вопрос самый простой, с однозначным ответом, – развел руками Эжен. – Счастлива? Или нет? И если человек не говорит сразу «да», это означает «нет», Настя.

– По-моему, ты торопишься, Эжен.

– Нет. Двадцать лет назад ты бы сразу вскричала: да, да, я счастлива, здесь, в Москве, рядом с моим Сенечкой!

– Тебе надо, чтоб я заорала? Могу.

– Нет, Настя, ничего мне не надо. Но трудно поверить, что кто-то сейчас счастлив в нынешней Москве. Ты в том числе. Помнишь, когда мы расстались, была модной тема: партийные привилегии. Ельцин ездил на троллейбусе. Все «Огоньки» и «Московские новости» трещали: ах, спецпайки, спецдачи, спецбуфеты! Ах, проклятая номенклатура! Боже ж ты мой! Вспомни, как жил твой дед, Егор Ильич, с его госдачей (которую отобрали) и распределителем на Грановского да служебной «Волгой». Да ведь он образец скромности и аскетизма, по сравнению с нынешними-то! Не могу привыкнуть, меня просто ошеломляет: все здесь воруют и даже не особенно это скрывают.

– Трудно не согласиться с твоими наблюдениями, – вздохнула Настя.

– Черт, да кому вы здесь все служите? На кого работаете? И ты, и твой Арсений? И даже Николай? На кучку воров, присосавшихся к нефти. Огромное государство на одном только черном золоте держится – да еще на газе! – а все остальное: и строительство, и искусство, и литература – лишь пузыри на маслянистой поверхности. А вокруг маргиналы, которым есть нечего (многим и впрямь нечего!). И еще грязища. Г…но на каждом шагу. Заср…и всю страну так, как коммунистам и не снилось.

– К чему ты клонишь, Эжен, не пойму?

Настя не ждала от бывшего мужа столь страстного монолога – да и не думала, что он, всегда спокойный, рассудительный, дипломатически взвешенный, способен на подобную горячность. Горячность и недовольство – скорее в духе ее второго мужа, Арсения, ранимого, неуспокоенного.

– К чем я клоню? К очень простому. Тебе надо уехать отсюда. Из страны.

И он вдруг вынул из кармана бархатную коробочку. Протянул через стол Насте. Потрясенная, она машинально открыла. Внутри лежало золотое кольцо, в котором сиял бриллиант: большой и дорогущий – четыре или пять каратов.

– Ты что??! – поразилась она.

– Там, где я сейчас живу, принято дарить на помолвку колечко с бриллиантом, – молвил Эжен. – Жаль, что в наше время такого обряда не было. Но я хочу исправить положение.

Настя вдруг помрачнела. Подвинула коробку через стол назад бывшему супругу.

– Эжен, ты до сих пор, как я понимаю, женат. Женат на моей матери. И она, прости, еще не умерла. Как ты можешь даже подумать, чтобы сделать мне подобный подарок?!

Сологуб хотел было ответить, однако тут в полупустой зал ресторанчика вошел новый персонаж – и это заставило его умолкнуть. Появился не кто иной, как Арсений. Настя онемела от изумления.