Печать дьявола
Шрифт:
– - Не был я в Гренобле!
– - огрызался Риммон, -- но резьба на крышках саркофагов в замке, как мог бы заметить господин Хамал, если бы, конечно, был повнимательнее, -- плоскорельефная, а это явное свидетельство меровингского стиля!
Эммануэль с улыбкой слушал их препирательства, чиня перья и конспектируя латинские тексты, а Невер, когда не читал очередной богословский фолиант, просто сладко посапывал под них на риммоновом диване. Просыпался он, когда слуги начинали, звеня бокалами, накрывать стол к ужину, и гостиную наполнял аромат снеди, а иногда его будил Рантье, вскакивавший всеми четырьмя лапами ему на грудь.
* * *
Библиотечные
Упоминался и Патолс, страшный прусский бог ночных привидений и мертвецов, "постыдный призрак", проходящий сквозь стены. Его жрецы и жрицы приносили ему человеческие жертвы. В Писании снова мелькнули знакомые имена. "И вошли все князья царя Вавилонского, и расположились в средних воротах, Самгар-Нево, Сарсехим, начальник евнухов, Нергал -- Шарецер, начальник магов, и все остальные князья царя Вавилонского..." Откуда что берётся? А вот -- некий норвежец Тунрид Нергал в 1229 году по Рождестве Христовом из ревности оставил жену в лесу на растерзание волкам. А вот ещё один Нергал -- Фридрих. Хо, уже в Швейцарии. 1465 год. За жестокость прозван Черным Бароном.
...Под древними гербами, увитыми змеями, мелькнули знакомые если не по написанию, то по звучанию фамилии Midgard и Niеrach... Глава одного из родов -- по имени Бенедикт -- продал душу дьяволу за бессмертие, а представительница другого -- свыше двух веков продлевала свою жизнь, научившись красть жизненные силы своих молодых любовников. Хамал, трепеща, листал страницы пыльных томов. Бартоломео Микеле ди Фьезоле, ученый-книжник и мистик, в 1443 в Ломбардии обвинен в колдовстве и ереси. Сожжён. Некий Джон Утгарт, моряк, выгнан из деревушки Вудли по подозрению в колдовстве и наведении порчи.
Но некоторые имена не попадались нигде.
– - Невер! Откуда Вы родом?
– - Из Ньевра.
– - Вы по виду и манерам -- из скромных рядов древней аристократии...
– - Невер -- это не полная, но родовая фамилия.
– - Морис пожал плечами и усмехнулся.
– - После Девятого термидора нам вернули замок Нуар Невер и земли, но мой дед -- Арман-Франсуа -- предпочёл оставить фамилию, взятую прадедом после 1789. Тот -- Гийом Донасьен де Нуар-Невер -- стал именоваться просто Гийомом Невером. Несколько раз он чудом ускользал от собратьев аррасского адвоката. Я слышал, что он был весьма низкого мнения о своих соотечественниках и ожидал новых бурь, что, кстати, говорит о большой прозорливости. Тогда же он, говорят, заявил, что если на вершине иерархической лестницы стоит не трон, а гильотина, карабкаться по ней слишком рьяно -- глупо. Дед же продал замок, обратив имущество в ценные бумаги, купил скромный дом в пригороде Парижа и имение в провинции, и усиленно изображал буржуа. Даже во времена Реставрации предпочёл не высовываться, правда, снова стал зваться де Невером. При этом, и прадед, и дед в каких только передрягах не бывали, но всегда выскальзывали без единой царапины.
– - Немудрено. А ваш отец?
– - Фактически, дворянин-рантье в третьем поколении. Не мне судить,
– - А кто была ваша мать?
– - Тоже, как вы выражаетесь, из скромных рядов древней аристократии. Их семья в родстве с Шатобрианами. Прожила она, правда, мало. Мне и трёх лет не было, когда её не стало. Кормилица говорила, что она была удивительно красива. Как ангел. Впрочем, из-за отца, это мой камердинер сплетничал, ещё до моего рождения несколько дам высшего света просто передрались. Говорят, знаменитый своей красотой де Руайе в сравнении с ним казался просто уродом.
Хамал промолчал. Комментарии не требовались. Он ещё некоторое время внимательно наблюдал за Невером, рассеяно глядящим в окно, а потом неожиданно обратился к нему.
– - Вы это всерьёз?
Невер взглянул на Гиллеля.
– - Что?
– - Я говорю о вашей мысли, что красота -- обуза, и вы готовы поменяться внешностью с любым из нас.
Морис пожал плечами и усмехнулся
– - Поймите, Хамал. Для женщины красота -- в известной мере компенсация за внутреннюю пустоту. Да, говорим мы, пустышка, дурочка, но зато -- какая красавица! А для мужчины, одарённого этим никчёмным женским даром, всё иначе. Его красота как дворянство. Только обязывает. Вам ничего не прощается. Если вы в чём-то несовершенны, спрашивают, -- по какому праву вы тогда так красивы?! Я не говорю и ещё об одном обстоятельстве. Помните, когда мы после похорон Лили пришли к вам с Эммануэлем?
– - Конечно.
– - Вы же тогда, я прочёл это по вашему лицу, были не только рассержены тем, что вас раскусили, но и изумлены тем, что это сделал я. А всё потому, что не принимали меня всерьёз. Но почему не принимали-то? Если задумаетесь, поймёте. Вы подсознательно склонны были считать красавца глупцом, хотя никаких оснований для этого у вас не было.
Хамал закусил губу и усмехнулся, а Невер между тем продолжал:
– - Есть и другие неприятные моменты. Вас почему-то считают созданным для любви, и любая девица претендует на вас как на возможную собственность. А мне, извините, Хамал, как и любому мужчине, хочется принадлежать прежде всего самому себе.
– - Проще говоря, чем больше в красавце мужчины, тем больше он ненавидит свою красоту?
Невер подумал и кивнул.
– - Мне нравится ваша формулировка.
Хамал продолжал свои изыскания. Дом Риммона и Скала Риммона попадались ему в Книге Навина, в Книге Царств, у Неемии и Захарии. А вот -- чёрный род Риммон из Дамаска. Дьяволопоклонники. Волхователи. Факиры. Спасаясь от преследований, в десятом веке перебираются в Европу.
– - Сиррах, вы совсем ничего не знаете о корнях своего рода? Вы не евреи?
– - осторожно спросил Хамал Риммона.
– - Я осиротел в двенадцать лет. Но помню, мать говорила, что наши далёкие предки -- сирийцы.
Хамал счёл за благо прекратить расспросы и углубился в архитектурные исследования.
* * *
Но не все извлекали из книг интересные сведения. Сам Гиллель, пришедший как-то к Эммануэлю в спальню пожелать доброй ночи, несколько минут удивлённо следил за Ригелем. Лицо Ману было искажено, но в неверном свете пламени камина трудно было понять его гримасу. Эммануэль медленно рвал книгу и бросал листы в огонь.