Печатная машина
Шрифт:
Если и так, мне было плевать. Я был хорошо пьян, и мой член также затуманил свою головку.
Провожая, я довел ее до самой общаги. Потом мы пробирались, как воры, через вахту. Мы действительно как будто что-то воровали друг у друга, но что — понять было сложно. Поднимались по лестнице, глядя на ступени.
В комнате я сразу накинулся на нее. Она не включила свет, и это было очень кстати. Передо мной был лишь силуэт, она тоже видела не больше. Я начал ее раздевать, но тут она что-то залепетала мне на ухо.
— Что? — не понял я, продолжая стаскивать
— Мне нельзя, — донесся до меня ее писк.
— Почему это? — изумился я, словно она сообщила, что беременна самим Христом.
У нее были месячные. Она на четверть была заполнена отработанной кровью.
— Это серьезно, давай в другой раз. Давай встретимся еще, и тогда все — что хочешь.
Черт, я об этом даже думать не мог! Встретиться еще раз. Это было невообразимо. У нее была большая грудь и какие-то непонятные крючочки на бюстгальтере — вот что занимало мой ум. Грудь была большой и мягкой, и такой горячей, словно это был хлеб, только что испеченный моими собственными руками. Не отвечая на ее уговоры, я стянул с нее трусы.
Там было мокро, да, от крови ли, от вожделения? И то и другое встретило меня, когда я вбурился в нее, как вворачиваются в недра земли в поисках нефти. Она задрала свои короткие ноги к потолку и задергала ими в такт подземным толчкам. Мое лицо было в сантиметрах от ее лица, я приблизился вплотную и нашел ее губы. Похоть затмила вкус, я все вбивал и вбивал в нее невидимые гвозди, забыв обо всем, как сумасшедший плотник. Потом ножки деревянной кровати подломились, и я вошел так глубоко, словно провалился туда по пояс.
Под утро мы пошли в душ, который находился тут же, на этаже. Стояли рядом, я отмывал свой окровавленный пах. Мой член был в крови, как будто я им кого-то зарезал.
У нее были длинные, собранные в толстую косу волосы и пухлые щеки. Плохая кожа на лице. Я старался не смотреть, мы почти ни о чем не говорили. Только «да» и «нет». Этого хватало.
Помывшись, я сразу ушел. Она не стала спрашивать, приду ли я снова, когда меня ждать. Я тоже не поднимал эту тему, думая, что ноги моей больше здесь не будет. Но через неделю заявился снова.
Я был так пьян, что не помнил, как оказался в этой комнате. Очнувшись, я увидел ее. Она раскачивалась на мне, в комнате горел торшер, и я, лежа на спине, долго смотрел на свой член, который то появлялся, то исчезал. Она сидела на нем, спиной ко мне, под левой лопаткой у нее были две большие розовые родинки. Как шрамы от пуль, пиф-паф, два раза. Она раскачивалась, словно собиралась оттолкнуться и прыгнуть прямо в окно, черневшее перед ней, а я ничего не чувствовал. Где-то в этой ночи была любовь, где-то там она наверняка была, ее нужно было только найти. Мы оба были лишены любви. Я не хотел или боялся, а она?..
А она оказалась не так проста. В ту же ночь пошли упреки.
— Ты ходишь ко мне только трахаться, — были ее слова.
— Тебе плохо? — пожимал я плечами.
— Я чувствую себя… — она замолчала, не в силах произнести слово «блядь».
Для бляди она была слишком уродлива.
— Ну
— Завтра?
— Давай завтра…
— Ты красивый.
— Я-то? Да брось…
— Нет. Ты красивый.
Наутро, попив чаю, я сматывался, оставляя ее одну. Все, говорил себе, это точно в последний раз. Но потом через какое-то время возвращался.
Я видел, как женятся, привыкая друг к другу. Как женятся по залету. Или даже просто за компанию. То, чего я боялся, здесь выглядело не страшным.
Мне начало нравиться бывать у нее.
— Давай, теперь надень вот это пальто, — говорил я, дрожа от возбуждения, как от промозглого ветра.
— Может, поедим сначала? — говорила она то ли в шутку, то ли всерьез.
— Надевай пальто, сучка, — я шутливо хлестал ладонью по ее рыхлой заднице.
— Ай, — говорила она.
Странные ощущения испытываешь, когда ебешь того, кого ебать не следовало бы. Переступая через запрет. Потом все эти наряды — со стороны это могло показаться извращением. Она была безропотной и смешной, но что-то было в ней такое, что убивало смех в самом его зародыше. Над некрасивостью смеяться грешно, это бесчеловечно, говорил я себе, глядя, как она пытается угодить. Но это и возбуждало, все ее нелепые старания, все позы, принимаемые ею, были трагичны, как в немом кино, когда знаешь, что актеров давно уже нет в живых.
Я пытался учить ее грязным манерам. Я думал, что мат мог бы внести необходимую гармонию, ведь нецензурная брань есть в какой-то степени вызов. Ее уродливость была неживой, обреченной, ей не хватало пыла, чтобы она могла заиграть красками.
— Блядь, — говорил я ей. — Скажи «блядь»!
Она мотала своим уродливым лицом туда-сюда, и только щеки тряслись яростно в ответ.
Однажды меня не было почти месяц. Наша связь вселила в меня уверенность, и я завел вполне симпатичную подругу, хотя с ней было непросто. Волей-неволей я сравнивал, и красота часто проигрывала.
Напившись в очередной раз, я снова оказался в знакомой постели.
— А я научилась сосать, — сказала она и следующим движением припала к моему паху.
— Где же это? — я равнодушно наблюдал за ее стараниями.
— Тебя не было, и я переспала кое с кем, — обхватив ствол двумя пальцами, ответила она.
— Вот как?
— Да. И он мне заплатил.
Я не знал, что мне сказать на это.
Она снова взялась за минет, если это можно было так назвать. Ее лицо с моим членом во рту вызвало у меня приступ печали.
Еще через пару месяцев она сказала мне, что залетела. Не от меня — от того перца, которому отдалась за деньги в мое отсутствие.
— Что будешь делать? — спросил я.
— Аборт, что же еще, — ответила она легко. — У нас в группе почти все через это прошли.
Она имела в виду институтскую группу, где училась, но я почему-то подумал о неком биологическом подвиде. Словно она принадлежала другой ветви женских особей, у которых аборт — дело обычное.
— Пойдем в Эрмитаж?
— Конечно.