Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
Секретарь совета бригадиров Витя Торский ничего не ответил. Алексей Степанович дружески взял Блюма за локоть:
– Не сердитесь, Соломон Давидович, мы на лучшее и не рассчитывали. Увидите, в будущем году мы построим настоящий завод, а это здание с благодарностью спалим: подложим соломки и…
– Мне очень нравится: они спалят! Здесь будет замечательный склад [159] .
– Потерпим.
– Триста тысяч на новые спальни!
159
Далее
– То деньги государственные. Новые спальни для новых людей. Прибавим еще сто человек, и вашему производству легче будет.
– Пожалуйста! Теперь есть где работать. А что бы вы [160] делали, если бы не было этого самого стадиона имени Блюма, товарищ Торский?
– А я всегда говорил: нужно строить не спальни, а завод.
– Так видите, вы только говорили, а я построил.
– Я говорил: строить завод, а вы построили стадион.
160
В оригинале «они».
– Товарищ Торский! Живая собака в тысячу раз лучше английского [161] льва!
Алексей Степанович, смеясь, любовно прижал локоть Соломона Давидовича и направился к выходу. Игорь Чернявин подождал, пока все выйдут. Оглянулся на пустой стадион. Кого-то ему стало жаль. При выходе он остановился, и было ясно: жаль стало Соломона Давидовича.
23
Довольно интересная мысль
Вечером Нестеренко сказал Игорю:
161
В оригинале «выдуманного».
– Завтра ты пойдешь на работу в сборочный цех.
– Я никогда не работал в сборочном цехе.
– А завтра будешь работать.
– Это значит в стадионе?
– Потом в стадионе, а пока во дворе.
– А что я там буду делать?
– Мастер тебе покажет.
– А может, я не собираюсь быть сборщиком?
– Я тоже не собираюсь быть литейщиком, а работаю в литейном.
– Это дело твое, а я иначе думаю.
– Ты думаешь? А ты научился думать? Слышишь, Санчо? Он так думает, что он не будет сборщиком, а поэтому он не хочет работать. Ты его шеф, должен ему объяснить, если он не понимает.
Санчо с радостью согласился объяснить Игорю, хлопнул рукой по сиденью дивана рядом с собой.
– А что же? Садись, я тебе все растолкую.
Игорь сел, кисло улыбнулся, приготовился выслушать поучение. Вспомнил жалкий стадион, жалкую бедность Соломона Давидовича, стало скучно и непонятно, для чего все это нужно?
– Чего ты такой печальный, Чернявин, это очень плохо. А я знаю почему. Ты думаешь так: какие-то колонисты, где они взялись
Игорь промолчал.
– А на самом деле, может, ты у нас проживешь четыре года.
– А если проживу, так что?
– Как это «что»? Если ты умный человек… Представь себе: четыре года живешь! Так сегодня ты в сборочном не хочешь, а завтра в литейном не хочешь. А потом ты скажешь, не хочу быть токарем, а хочу быть доктором, давайте мне, пожалуйста, больницу: а я буду лечить людей, ха! Так мы с тобой четыре года будем возиться! Ты, значит, как будто не в себе – психуешь, а мы с тобой все возимся и возимся?
Нарисованная Зориным картина заинтересовала Игоря, но заинтересовала прежде всего глубоким противоречим той ясной логической линии, которая принадлежала ему, Игорю Чернявину, и которую он мог изложить в самых простых словах. Санчо сидел рядом с ним, глаза его, как всегда, были горячи, но все-таки этот самый Санчо Зорин соображает довольно тупо.
– Ты неправильно говоришь, товарищ Зорин.
– Хорошо. Неправильно. А как правильно?
– Ты говоришь: Чернявин хочет быть доктором? А скажи, пожалуйста, почему это плохо? А разве мало людей хочет быть докторами? А вы здесь, дорогие товарищи, придумали: как себе хочешь, а иди в ваш сборочный цех. А я должен сказать: «Есть, в сборочный цех!» А вот я не хочу.
– Так кто тебе мешает, Чернявин? Разве мы тебя заставляем? Мы тебя не заставляем. Смотри, пожалуйста, – Зорин показал на окно, – заборов у нас нет, стражи нет, – никто тебя не держит и не уговаривает – иди себе!
– Мне некуда идти…
– Как некуда? Ого! Ты же говоришь, не хочу быть сборщиком, а хочу быть доктором.
– Куда же я пойду?
– Да в доктора и иди. Учиться там или как… Добивайся, пожалуйста.
– А у вас, значит, нельзя?
– А у нас тоже можно, только по-нашему.
– Сначала в сборочный цех?
– А что же ты думаешь? А если в сборочный? Думаешь, плохо?
– Я не думаю, что это плохо, а ты мне ничего не объяснил. С какой стати?
– А с такой стати: для нас это нужно. Ты у нас живешь два дня? Живешь. Шамаешь? Одели тебя, кровать тебе дали? А ты еще сегодня в столовой кричал: не имеете права! А почему? Откуда все это берется, какое тебе дело? Я – Чернявин, все мне подавайте. Я хочу быть доктором. А может, ты врешь? Откуда мы знаем? А мы можем сказать: иди себе, Чернявин – доктор Чернявин, к чертовой бабушке!
– Не скажете.
– Не скажем? Ого! Ты еще нас не знаешь! Можем так сказать, что тебя никакое начальство не спасет. Ты думаешь: уйду. А на самом деле мы тебя раньше прогоним. Для чего ты нам сдался? Мы тебя ни о чем не спросили, кто ты такой, откуда, а может, ты дернешь. Мы тебя приняли как товарища, одели, накормили и спать уложили. Так ты один, а нас колония. Ты против нас куражишься: хочу быть доктором, ты нам ни на копейку не доверяешь. Тебе нужно все доказать сразу, а почему ты вперед поверить не можешь, нам поверить?