Пепел и пыль
Шрифт:
Переминаюсь с ноги на ногу, сжимаю в пальцах край белоснежного свитера. В животе неприятное чувство, а овсянка, съеденная на завтрак, так и просится наружу. Облизываю губы. Во рту сухо, как в жаркой пустыне. Круглый ворот свитера душит, я машу ладонью перед лицом, поднимая лёгкий ветерок.
Я ведь совсем не такая сильная, какими являются здешние ребята. Лишь вопрос времени, когда я совершу свою первую ошибку и обреку на провал не только себя, но и тех, с кем придётся работать…
Так, хватит! Я легко бью себя по щекам, хватаюсь за
В общей гостиной темнее, чем я помню. Окна плотно зашторены, но из-за раннего времени свет всё равно проникает в помещение. Если Совет пытался навести таинственную атмосферу, то их план явно провалился.
— Проходи, — говорит мужской голос.
Я поворачиваю голову и замечаю членов Совета. Они стоят возле книжных стеллажей, и, как мне кажется на первый взгляд, вид у них скучающий.
Закрываю за собой дверь и прохожу в центр комнаты. Они молчат, я — подавно. Может, они ждут от меня чего-то?
Чёрт, почему я подробнее не расспросила о процессе посвящения у Виолы?
— Значит, ты дочь Дмитрия? — вдруг спрашивает Моника.
Она первая делает шаг мне навстречу. У Моники приятный голос. Если закрыть глаза, можно представить перед собой голливудскую диву восьмидесятых годов.
— Да, — киваю я.
Моника щурится.
— Ты очень на него похожа.
— Знаю. Мама из меня это сходство всегда хотела ремнём выбить.
Закончив, я издаю нервный смешок. А когда понимаю, что именно сказала, мне хочется убить себя на месте. Пора бы уже запомнить, что стоит держать рот на замке в моменты волнения. Всё равно ничего хорошего из него не вылетает.
— Что с твоим лицом? — Ларион хмурит и без того слишком низко посаженные брови.
— Упала с лестницы.
— Упала с лестницы? — будто не расслышав, переспрашивает Моника.
Я киваю.
— С той, что ведёт в тренировочный зал. Там кто-то что-то пролил, и…
Замолкаю, когда понимаю, что мой ответ всё равно не изменит уже испорченное первое впечатление.
— Дай мне свою руку, — заполняя тишину своим низкий голосом, приказывает Илья. — Нерабочую. В зависимости от того, левша ты или правша.
Он двигается быстро: два шага, и вот расстояние между нами уже минимальное. Я слушаюсь и протягиваю левую руку. Илья хватает меня за предплечье и поворачивает его внутренней стороной к себе. Тут вступает Моника. Едва я вижу, что у неё в руке что-то поблёскивает, как чувствую боль в среднем пальце.
Сильно сжимаю челюсть. Не хватало ещё взвизгнуть, чтобы окончательно довести ситуацию до предела неловкости.
Боль проходит вместе с тем, как Моника капает мне на палец что-то из небольшого флакончика, похожего на тот, в котором хранятся пробные экземпляры духов. Видимо, эта серебристая жидкость и есть эфир, о котором говорил Ваня.
Прямо на глазах эфир смешивается с каплей моей крови, но не стекает по пальцу, а наоборот проникает внутрь. Теперь я не вижу, но чувствую: движение целого роя пчёл
— Не опускай её, — говорит Илья.
Он больше не держит мою руку. Вместо этого, тянется к поясу, где в чёрном мешочке висит что-то, что я изначально приняла бы за термос. Но этим оказывается странный предмет, напоминающий броню для предплечий. Я даже не удивляюсь, когда Илья раскрывает его и надевает на мою руку.
— Не буду врать, — произносит он, защёлкивая замочек, — ощущения не из приятных.
Второй такой же обод он надевает на своё предплечье. Снова берёт меня за руку, в этот раз чуть выше локтя. Наши ободы соприкасаются по шву. В какой-то момент мне кажется, что они становятся одним целым.
— Ярослава — дочь Дмитрия, рода Романовых, — произносит Илья, представляя меня перед кем-то невидимым. — Сосредоточься. — Он трясёт наши сцепленные руки. — Посмотри мне в глаза.
Глаза у Ильи холодного серого цвета, почти белые. Несмотря на уродливый шрам, я не могу назвать Илью непривлекательным. Черты лица у него правильные, а здоровая кожа — без единого изъяна, вроде мелкого прыщика или морщины. Если Илья — ведьмак, то он наверняка может излечить себя, как Лия излечила мою руку. Но тут, что бы с ним ни случилось, исправить ситуацию не удалось. Может, сама магия в какой-то момент выступила в роли его противника?
— Кем ты решила стать? — голос Ильи вырывает меня из размышлений. — Что ты выбрала, Ярослава?
Я кусаю щёку. Мой выбор — осмысленный ли он? Хорошо я подумала? Все ли «за» и «против» взвесила? Поняла ли, насколько фатальным станет моё решение, в случае провала?
Ответ один: не знаю. И так каждый раз. Вопросы множатся в геометрической прогрессии, а ответов как не бывало. Разве может быть стражем этого мира и спасителем сотни тысяч чужих жизней настолько неуверенный в себе человек?
— Я…
А что, если Бен прав, и страх — это лишь самовнушение, попытка избежать ответственности или оправдать свою слабость?
— Да, я…
Илья недовольно качает головой.
Боже, Слава, скажи хоть что-нибудь, пока тебя отсюда не выгнали!
— Защитники! — восклицаю я слишком громко. — Я выбрала защитников!
Илья едва заметно поворачивает голову назад, на своих коллег. Моника кривит губы в ухмылке, Ларион хмурит брови.
— Хорошо, — произносит Илья. — А теперь слушай внимательно и повторяй за мной. Слово в слово. Это крайне важно.
Я киваю, мол, поняла. Меня не на шутку начинает потряхивать. Могу лишь надеяться на то, что Илья этого не чувствует.
— Клянусь быть верной принципам штаба как своим собственным, — произносит он, предельно чётко выделяя каждое слово.
— Клянусь быть верной принципам штаба как своим собственным.
— Клянусь соблюдать законы и правила штаба, изучить которые станет моей прямой обязанностью.
— Клянусь соблюдать законы и правила штаба, изучить которые станет моей прямой обязанностью.