Пепел к пеплу (сборник) -
Шрифт:
Я честно прошлась по всем этажам, не слишком удачно имитируя работу. Эндрюс недоумевал, и только присутствие рядом посторонних мешало ему спросить, что со мной происходит. У наших ног все время крутились два питбуля, черный и белый. Их уродливые красноглазые морды крыс-переростков постоянно были повернуты в наши стороны, в груди клокотало рычание. Когда один из них недвусмысленно вздернул верхнюю губу, я невольно оглянулась на Торнуайта. Он стоял, скрестив руки на груди, и насмешливо улыбался.
– Милашки, не правда ли? – невинно заметил он.
– Может, вы их все-таки
Миллионер вздохнул.
– Блэк, Уайт, ко мне! Наши гости боятся…
Горем был пропитан весь этот чертов дом. Каждая стена, каждая лестница, каждое чертово кресло и каждая книга в библиотеке были покрыты черным налетом отчаяния, красными зигзагами гнева, серостью тоски… И одновременно – пурпурным и багровым цветом наслаждения, мутной болотной зеленью жестокости и власти. Это было раскаленное добела бесчувствие. Я не могла смотреть на Торнуайта, чужая боль выворачивала меня наизнанку.
Но эти чувства давили и стискивали мня всюду, а я искала нечто исключительное.
И вот, наконец, личные покои супругов в той самой башенке. С каждым шагом по лестнице багрово-черная тьма сгущалась, но сейчас меня это только радовало. Скоро я найду дневник. Скоро… Вот уже…
Я толкнула дверь и вошла в супружескую спальню… Горе, боль, покорность, подспудно тлеющая ненависть, ярость и удовольствие были здесь такими сильными, что у меня все поплыло пред глазами. Я нашла свой концентрированный источник чувств, только это был не дневник. Им оказалась широкая супружеская постель с черным атласным покрывалом. Белой шелковой нитью на нем были выписаны томные красавицы в непристойных позах. Меня шатнуло, я схватилась за вычурную ажурную спинку кровати из кованого железа.
Это было глупейшей ошибкой. Меня словно вдавило в пол, в ушах зашумело море. Я на секунду отключилась и тряпкой обвисла на той самой спинке. Перепуганный Энрюс распахнул ставни и подтащил меня к окну, но я оттолкнула его и рванулась в ванную, где меня долго выворачивало наизнанку.
Сколько я не плескала в лицо холодную воду, лоб горел, в голове крутились раскаленные шестерни, горло сдавило, а все тело было как ватное.
– У вас температура! – объявил встревоженный Эндрюс.
– Наверное, грипп… Желудочный, – прохрипела я.
Кое-как под ручку он дотащил меня до машины. Торнуайт провожал нас издевательскими соболезнованиями, но это было не самое худшее.
Я видела его лицо и слышала его чувства. Я знала: он понял, что мы искали. Он едва скрывал свое нетерпение и был в восторге от моей неудачи. Как только наша машина выедет за ворота, он сам примется за поиски.
Торнуайт найдет дневник… Все пропало. С этой мыслью я отключилась.
* * *
Я провалялась в больнице почти десять дней – сначала ничего не соображающим овощем с температурой на грани свертываемости кипящих белков. Ледяная ванна немного привела меня в чувство, я очнулась и смогла нормально руководить процессом лечения при поддержке профессора Лонга. Эндрюс внезапно принес в мою палату воздушные шарики
Меня регулярно трясло приступами, похожими на малярийные; а когда я была в состоянии думать, я думала только о деле Торнуайта. Я не сомневалась, что он уже нашел и уничтожил дневник. Я пережевывала все подробности снова и снова, пока не начинался очередной приступ. К счастью, картина моей болезни была настолько нетипичной, что даже профессор не догадался, что я поступила в больницу с передозом.
И когда на третий день моей болезни у меня снова подскочила температура и начался тихий бред, мне стало казаться, что на моей шее все туже затягивают жемчужные бусы. Я видела тусклый мягкий блеск каждой черной жемчужины и отстраненно наблюдала, как они все глубже вдавливаются в кожу. Наконец я потеряла сознание.
Когда я очнулась, то по торчащей из горла трахеотомической трубке поняла, что у меня был отек гортани. Зато голова была ясной и свежей, словно кто-то открыл окна и хорошенько ее проветрил. Теперь я знала, что нужно делать. Смогла самостоятельно спуститься с койки, и прежде чем меня заметили и загнали на нее обратно, успела позвонить Чепменам и проверить свою теорию.
Через час, когда я уже извелась от нетерпения, ко мне зашел профессор Лонг. Я попросила его сесть и выслушать очень длинную историю.
– …и помните, сэр, что я только-только из реанимации, – закончила я рассказ. Пожалуй, это напоминание было не лишним, потому что профессор просто бурлил от негодования.
– Настолько безответственным, непрофессиональным… – начал он и оборвал сам себя.
– Безответственным – согласна, – просипела я. – Напишу любое количество статей и буду работать круглосуточно.
– А на конференцию поедешь? – сощурился профессор.
– На конференцию? – меня передернуло от ужаса, но я вгляделась в выражение его лица и со вздохом согласилась:
– Хорошо, сэр.
– Сделаешь там доклад, – решил добить меня профессор.
– Хорошо.
– А по поводу твоей истории… Ты знаешь, что нам надо будет сделать эксгумацию?
– Он похоронил ее вместе с ожерельем?
– Красивый жест безутешного супруга, – пожал плечами профессор. Я молча смотрела на него, чувствуя, как под ложечкой сосет от страха и волнения.
– Пока к нам приедет Талант, я как раз успею оформить разрешение, – наконец произнес Лонг.
Я облегченно вздохнула и прикрыла глаза.
– Спите, мисс Тэйл, – услышала я уже где-то на тонкой грани яви и сна. За сомкнутыми веками все вокруг оставалось белым и спокойным. Белая прохлада простыней и тишина…
* * *
На работу я вернулась почти месяц спустя. Эндрюс выпроводил меня из подвала, заявив, что профессор запретил меня сюда пускать еще неделю, зато разрешил выпить со мной чаю в «Яблочном пироге».
Прихлебывя свой эспрессо, который я заказала вопреки укоризненным возгласам Эндрюса, я слушала его монолог; против обыкновения, внимательно.