ПЕПЕЛ В ПЕСОЧНИЦЕ
Шрифт:
Максим принял душ, зарядил стирку в стиральной машине, плотно закрыв занавески, посмотрел телевизор в спальне на втором этаже. Телевизор показывал толпы беженцев, пикеты невесть откуда взявшихся канадских ультраправых. Особенно порадовала колонна канадской украинской диаспоры требовавшей войны с Россией до самого конца. Запомнился транспарант с надписью: «Ни один человек не может жить спокойно, пока жив хоть один москаль!»
«Господи! Спасибо Тебе за немца!» подумал Максим, лег в постель хозяина дома и немедленно заснул.
Проснулся он поздним вечером. Посмотрел на
Максим осторожно слегка отдернул занавеску и посмотрел в окно. За окном темнело, но в домах свет не горел. Поселок казался мертвым и брошенным.
Максим вышел во двор, обошел дом, и выстрелом из «клена» сбив замок с двери, выволок из подвала лопату.
Где тут церковь или кладбище Максим не знал. Да и не хотелось одному ходить по мертвому поселку. Он начал рыть прямо перед домом. Рыл неглубоко – темно, да и времени много не было. Выкопав широкую яму с полметра глубиной, подошел к турнику и лопатой перерубил веревки. Он поймал себя на мысли, что избегает смотреть им в лица. Хотелось запомнить их такими, какими они были на фотографии. Не прикасаясь руками, он лопатой затолкал их в яму и начал забрасывать землей.
Набросав сверху холмик, он воткнул лопату в ногах. Распятия в доме он не видел и не знал, верующие ли были эти люди или нет. А если верующие, кто? Католики? Протестанты?
Поэтому Максим свел молитву к минимуму - перекрестился и сказал:
– Упокой, Господи.
– Молодец, мальчик!
От неожиданности Максим подпрыгнул на месте и заозирался вокруг в поисках источника голоса.
– Да, ты не бойся…
Из за угла дома вышел темный силуэт и стал медленно приближаться. Пистолет лежал далеко – быстро не допрыгнешь, и Максим не был уверен, что незнакомец позволит ему безнаказанно прыгать за пистолетами. Он стоял, разведя руки в стороны и мучительно соображая, что же сейчас делать.
– Не волнуйся, мальчик. Если бы я хотела тебя застрелить – давно бы застрелила.
По голосу и по все четче видимым деталям приближающейся фигуры Максим понял, что перед ним старая, очень старая женщина. Вооруженная старая женщина.
– Я хорошо стреляю.
Она, наконец, подошла, оперлась на длинное ружье как на клюку и посмотрела Максиму в глаза снизу вверх своими когда-то голубыми, а теперь выцветшими в светло-серый с прожилками оставшегося голубого глазами.
– Русский?
– Мэм, я … - Максим растерянно развел руками.
– Не ври, мальчик. – Старуха глянула исподлобья, - Не порть впечатление. Я не глухая. Ты молился по-русски.
– Я русский.
– Мне кажется мальчик, что ты не из местных. Не из местных русских я имею в виду.
– А тут есть русские? – Максим
– Были, мальчик. Целая община русских была. Церковь русская. Кого-то увезли, кто-то смог убежать. Но тебя с ними не перепутаешь. Местные русские так не одеваются. Местные любят свою одежду – такие рубашки вышитые… забавные. И акцента у них почти нет. Я когда была молодая, чуть за одного вашего замуж не вышла. – голос старухи стал тихим, ровным, почти распевным. – Сильно его любила. Красивый был. Не сложилось у нас. Оно и к лучшему, конечно.
– А почему не сложилось?
– Порядки у нас разные. У них в общине порядки жестокие были. И красавец мой этими порядками с детства изувечен был. Любить не умел. Говорил о Боге, о матушке-России, а потом обязательно о том, что вся Земля в ереси, кругом еретики, и только кровью ересь эту смыть можно. Все о войне с Россией мечтал. Их так всех там учили – не столько любить друг друга, сколько ненавидеть всех, кто не такие как они. На том и жили. На ненависти. Испугалась я их. Вышла замуж за другого – за нашего. Вот похоронила его позавчера. Моего Джона.
– Соболезную.
– Верю. Тебе трудно не верить, мальчик. Разве человек, у которого нет сочувствия, стал бы хоронить незнакомых ему людей только из благодарности за кров?
– Я не из благодарности.
Старуха махнула рукой:
– Это все равно. Ты куда направляешься?
– Хочу попасть домой.
– Я тоже, мальчик. Я тоже.
Маргарет, так звали старуху, пригласила Максима в гости. К дому она ковыляла с трудом, опираясь на свое огромное ружье. Дома, она поставила орудие, ружьем этот агрегат назвать было невозможно, в угол и с помощью Максима добредя до кресла, тяжело опустилась в него. Кресло тихо скрипнуло под тяжестью ее тела. Маргарет была очень-очень стара.
– Мальчик, если хочешь выпить, то за моей спиной в баре стоит неплохой виски. Еще мой Джон покупал. Мой Джон любил хороший виски. Он становился после него такой шалопай. – старуха улыбнулась чему-то своему. – Нет, алкоголиком он не был. Он был молодец, мой Джон. Он был настоящим мужчиной. Хочешь есть?
Максим особо есть не хотел, но отказаться почему-то не посмел – кивнул.
Уминая кусок вчерашнего пирога с печенкой, и отхлебывая виски из большого толстодонного стакана, Максим почувствовал, что к нему начинает возвращаться, утраченное было на время, чувство уюта.
«Странно, что не предлагает попарится в баньке» подумал Максим «По сюжету самое время. Или это я должен просить в баньку истопить? Как это там было?»
– Чему улыбаешься, мальчик? Кстати, можешь и мне плеснуть немного.
– Да, ничего особенного. – Максим резким движением отвинтил пробку и налил в стакан Маргарет.
– В русском фольклоре есть такой постоянный сюжет: главный герой, Иван-дурак или Иван-царевич, попадает в izbushku к Babe-Yage с костяной ногой. Она его хочет съесть, но он уговаривает ее его напоить, накормить и даже истопить ему баню. А в конце концов она дарит ему какой-нибудь волшебный предмет.