Пепел жизни
Шрифт:
Глава 39
Августин
Последние приготовления к смерти.
Я сидел на краю кровати и улыбался восходящему солнцу. Радовался не тому, что новый день в ничего не значащей скитающейся жизни наступил, а тому, что скоро вновь погружусь в сладостную тьму, которая столько лет манила к себе, желая воссоединить с погибшей
Птицы после ночной охоты вернулись в свои гнезда, принося потомству червей. Птенцы, яростно начав свистеть на все лады, высунули из укрытия головы, которые были покрыты тонким пушком, и заглотили жертву. Распахнув едва оперившиеся крылья, они попытались взлететь, но один из родителей клюкнул нерадивое дитя в голову – слабо, едва касаясь, но предупреждая – еще одно движение, и окажешься на земле, где тебя сожрут дикие животные.
Я наблюдал за птичьей перепалкой, и в том месте, где некогда билось сердце, едва ощутимо кольнуло чувство зависти, но мысли о скорой погибели успокаивали, даруя блаженное умиротворение. Оставалось совсем немного времени. Я чувствовал, как Смерть, обхватывая меня костлявыми руками, провожает душу.
Я много раз проигрывал эту сцену в голове – оказавшись по ту сторону Забвения, что меня ждет? Не забыла ли Марта? Вспомнит ли сын, который едва видел мое лицо? Захотят ли они вновь увидеть и стать одной семьей, хоть и уже не среди живых?
В глубине души я свято верил в то, что слова Смерти были не пустым звуком и что она действительно сможет простить мой главный грех – самоубийство. Сделал все, что Хлоя говорила, не перечил и просто выполнял любые прихоти – ее, Мулцибера, даже порой негодования Клерса спускал на нет и не трогал несчастное создание. За последнее время существо сблизилось с драконом, который с каждым днем становился все больше и свирепее. Его магия воздуха пробуждалась – порой дворец просыпался от того, что существо заурчало, подобно домашнему коту, при виде Клерса, который нес ему кусок свежего мяса. Дракон никого не подпускал к себе, кроме сатира и Касандры, которая подпитывала его своими силами, позволяя окрепнуть до конца. Порой, когда на поляне загорались огненные факелы, освещающие дорожку в лес, в глазах существа стояли ужас и страх, вызванные пламенной клеткой, где он пребывал до того, как его спасли.
Осталось последнее древо, гибель которого приведет к новой эре без богов.
Внизу засуетилась прислуга, предзнаменуя начало нового дня. Я рвано выдохнул, так и не поборов улыбку, которая то и дело норовила украсить ужасающее лицо мертвеца. Встав с кровати, открыл дверцу шкафа и решил накинуть на тело, сплошь покрытое ссадинами и шрамами, темную тунику с длинными рукавами и светлые штаны, крепившиеся жгутом на щиколотке. На шее красовался багровый рубец, напоминающий о том, что я сотворил с собственной жизнью однажды – перерезал горло ножом.
Мои кости, к которым я привязал свой дух, остались догнивать в лесу. Дом, где проживал с Мартой и сыном, уже давно сровнялся с землей, лишь пара кирпичей и деревянных балок, покрытых мхом, выдавали некогда бушующую здесь жизнь.
Как бы дико это ни звучало, но сейчас хотелось пойти в комнату Клерса и попросить его о помощи. Наверняка этот заносчивый козел даст от ворот поворот, но другого выхода не было. К Мулциберу не мог пойти, потому что он слишком занят делами
Астарту не хотелось трогать, поскольку ее тревожность в последнее время разъедала все вокруг, образуя туманную заслонку, сквозь которую невозможно было прорваться. Остается Клерс. Но и тут возникла загвоздка – сатир уже пару дней не пил. Совсем. Ничего, кроме воды. Это пугало и восхищало одновременно. Существо, которое на девяносто процентов состоит из вина, самовольно пожертвовало своим смыслом жизни ради спокойствия Мулцибера. То, что Клерс перестал пить, – это, конечно, хорошо, но теперь он стал раздражительным, постоянно хамил и порывался со своим карликовым ростом вцепиться в глотку любому, кто пронесет его любимый напиток или хотя бы словом обмолвится о нем.
Как раз по ту сторону двери послышалось козлиное истеричное блеяние, полное негодования. Я решил не скрывать шрам от кинжала на шее, который всегда пытался замаскировать, и стремительно вышел из комнаты. Оказавшись в коридоре, увидел, как Клерс, размахивая мохнатыми руками, пытался допрыгнуть до кубка в руках прислуги. Ламия, по лицу которой было видно, что она довольна представлением, играла с сатиром – то опускала емкость с пленительным напитком, то поднимала ее так высоко, что существу приходилось издавать сдавленный хрип и возобновлять попытки.
– Отдай мне вино! Я и так долго держался! Любые старания должны вознаграждаться, мои – вином! Отдай, кому сказал, тупая ты змеюка!
Ламию эти пламенные речи совершенно не тронули. Кончик ее раздвоенного языка подрагивал в такт хвосту, который отбивал ритм на полу. Я едва сдержал смешок, когда Клерс подпрыгнул, оступился и упал лицом о пол, сдавшись. Раскинув конечности в стороны, он смиренно принял судьбу и жестом руки отослал ламию прочь, чтобы та не напоминала о провальной попытке испить вина.
– Вижу, что твое воздержание продлилось недолго, – встав в дверном проеме, я скрестил руки на груди и прислонился плечом к косяку, наблюдая за тем, как быстро поднимается и опадает спина Клерса. Казалось, только дыма из ушей не хватало – так было озлоблено существо – сначала на ламию, которая лишила его запретного лакомства, а потом на меня, что не сдержал колкого замечания.
– Я уже даже такой маленький срок считаю победой, – просипел в пол Клерс.
– Твоя взяла. – Мы молчали около минуты, и наконец, не выдержив, я заговорил первым: – Мне нужна твоя помощь.
– Мммм? – Сатир быстро и резко вскинул голову вверх, посмотрев на меня ошарашенным взглядом. Он привык к тому, что мы постоянно что-то выясняли и устраивали конфликты на ровном месте, поэтому подобное заявление послужило для него неким белым флагом для примирения. По крайней мере, мне хотелось в это верить.
– Нужно, чтобы ты помог откопать мои кости.
– Чего? – недоуменно произнес сатир, который стал напоминать тупоголового козла.
– Не заставляй повторять дважды.
Клерс пару раз моргнул, будто пытался прийти в себя, медленно поднялся с пола и, цокая копытами по полу, подошел ко мне, дернул за руку и коснулся мохнатой рукой лба.