Пепельное небо
Шрифт:
К выходу ведет старая ржавая лестница, но Партридж подпрыгивает, минуя ее, хватается за цементные выступы сверху и подтягивает наверх — так же, как он сделал когда-то, чтобы войти в туннель, ведущий к системе фильтрации воздуха. Казалось, это было сто лет назад.
Наверху раньше, видимо, стояли дома, но они рухнули и превратились теперь в щебень, в труху. Светофор лежит на земле, как упавшее дерево, в которое ударила молния. Рядом валяются останки двух автомобилей, искореженные до неузнаваемости.
— Вот мы и на месте, — сухо говорит Брэдвел. — Ломбард-стрит.
Партридж почти уверен, что слышит счастливые нотки в его голосе. Или, по крайней мере, самодовольные.
Ветер бросает пепел в лицо, но Партридж не закрывается от него. Он проходит по улице несколько шагов, чувствуя себя растерянно. Осматривает обломки. Что он ожидал найти? Остатки прошлого? Какие-то вещи, сохранившиеся с тех времен? Мать, сидящую в шезлонге и читающую книгу в ожидании, что он принесет ей свежий лимонад?
Прессия касается его руки:
— Мне очень жаль.
Он смотрит на нее:
— Мне нужно на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — говорит он. И повторяет, словно на автопилоте: — Десять дробь пятьдесят четыре.
— Ты что, шутишь? — смеется Брэдвел. — Не существует Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, потому что вообще нет никакой Ломбард-стрит. Ты разве не видишь, что ее нет!
— Мне нужно на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — снова повторят Партридж. — Ты не понимаешь!
— Я понимаю, — возражает Брэдвел. — Ты пришел сюда, в это разрушенное место, чтобы слиться со всеми этими деформированными несчастными. Почему ты считаешь, что, пострадав каких-нибудь пятнадцать минут, ты сможешь вот так просто найти свою мать?
Партридж не отводит глаза, но дышать ему становится тяжелее.
— Я собираюсь найти Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре. Это то, зачем я здесь.
Он идет дальше по темной улице.
Прессия еле слышно произносит:
— Брэдвел…
— Слышишь? — спрашивает Брэдвел. Песни Веселья по-прежнему разносятся повсюду. Партридж не может понять, близко или далеко они от солдат. Их голоса, кажется, отдаются эхом по всему городу.
— У тебя не так много времени! — добавляет Брэдвел.
Должно быть, уже близится рассвет. Прессия догоняет Партриджа.
Он останавливается. Он нашел дом, который уже невозможно узнать. К старым окнам привязан брезент. Пение еле слышно.
— Нам надо спешить, — говорит Прессия Партриджу.
— Там кто-то есть, — произносит он в ответ.
— Я серьезно, — повторяет
Партридж скидывает рюкзак с плеч, расстегивает его и вытаскивает оттуда пластиковый пакет с фотографией внутри.
— Что это? — спрашивает Прессия.
— Фотография моей матери, — говорит он. — Я собираюсь узнать, помнит ли ее тот человек.
Он подходит к двери, которая уже не похожа на дверь, лишь несколько кусков фанеры, прислоненных с внутренней стороны.
— Не надо, — предостерегает его Прессия. — Никогда не знаешь, с кем тебе придется столкнуться!
— Я должен, — говорит Партридж.
— Тогда закрой лицо, — просит Прессия.
Он оборачивает шарф вокруг лица и накидывает капюшон, спрятав все, кроме глаз. Пение слышно уже громче, кто-то фальшивит высоким голосом. Это больше похоже на вой, чем на пение. Партридж толкает фанеру, которая заменяет дверь у дома.
Пение прекращается. Раздается грохот, словно гремят сковородки. Затем снова воцаряется тишина.
— Здравствуйте! — кричит Партридж. — Извините, что беспокою вас, но у меня есть к вам вопрос!
Тишина.
— Я надеялся, что вы сможете помочь мне.
— Оставь, — зовет его Прессия, — пойдем.
— Нет, — шепчет Партридж, и звуки пения приближаются, — оставьте меня, если хотите. Это мой единственный шанс.
— Ладно, — говорит Прессия, — поспеши.
— Я кое-кого ищу! — кричит Партридж, вновь обращаясь к обитателю дома. Наступает тишина. Чистый бросает взгляд на Брэдвела, который щелкает пальцами, как бы показывая, что им нужно поторопиться. Партридж предпринимает еще одну попытку.
— Мне очень нужна ваша помощь! — говорит он. — Это важно. Я ищу свою мать.
Внутри дома опять что-то гремит, а затем старческий женский голос со скрипом отзывается:
— Назови свое имя!
— Партридж, — отвечает парень, наклоняясь к брезентовым окнам, — Партридж Уиллакс.
— Уиллакс? — повторяет старуха. Кажется, его имя всегда будет вызывать такую реакцию у людей.
— Мы жили на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — говорит он быстро, — у меня есть фотография.
Из-за брезента появляется когтистая рука, вся покрытая ржавым железом.
Партридж боится отдавать фотографию, ведь это все, что у него осталось в память о матери. Но он решается.
Пальцы хватают снимок, и рука исчезает за фанерой.
Рассветает. Солнце озаряет горизонт.
Тогда брезент медленно приподнимается, открывая лицо старухи, бледное и покрытое кусочками стекла. Не говоря ни слова, она протягивает Партриджу фотографию, глядя на него очень странным взглядом. Ее лицо кажется сильно напуганным.