Пьер и Мария Кюри
Шрифт:
За прекрасный дар, который они приносят в лице самих себя, и за громадные услуги, оказанные человечеству, какую же награду предлагает ученым наше общество? Располагают ли эти служители идеи необходимыми средствами для работы? Имеют ли они достаточно средств, чтоб бороться с нуждой? Пример Пьера Кюри и многих других показывает, что ничего этого нет, и, чтобы завоевать возможность работы, надо сначала потратить свою молодость и силы почти что на добывание насущного хлеба.
Наше общество, где царствует жажда роскоши и богатства, не понимает ценности науки. Оно не представляет себе, что наука — часть его самого драгоценного морального достояния; оно не отдает себе отчета, что наука — основание
В заключение сошлюсь на удивительную речь Пастера в защиту науки: «Если завоевания, полезные для человечества, трогают ваше сердце, если вы изумляетесь поразительным действиям телеграфии, фотографии, анестезии и многих других чудесных открытий; если вы дорожите тем участием, которое принимает ваша родина в расцвете этих чудес, — заинтересуйтесь, заклинаю вас, теми священными обителями, которые носят выразительное имя «лабораторий». Требуйте, чтобы их умножали и украшали; это храмы будущего богатства и благоденствия. Там человечество растет, укрепляется и становится лучше. Оно учится там читать творения природы, прогресса и гармонии вселенной, между тем как его собственные произведения — часто творения варварства, фанатизма и разрушения».
Пусть эта истина широко распространится и глубоко проникнет в общественное сознание, чтобы будущее не было так тяжело для пионеров, разрабатывающих новые области знания во имя общего блага человечества.
Кюри Ева
МАРИЯ КЮРИ
Глава I
Маня
Сегодня воскресенье, в гимназии на Новолипской улице царят безмолвие и тишина. Под каменным фронтоном высечена надпись на русском языке: «Мужская гимназия». Парадный вход закрыт, и вестибюль с его колоннами походит на забытый храм. Жизнь ушла из светлых залов, опустели ряды черных парт, изрезанных перочинными ножами. Извне доносится лишь благовест к вечерне в соседней церкви богородицы да временами тарахтенье проехавшей по улице телеги. За чугунной оградой переднего двора растут четыре кустика сирени, чахлых, запыленных, но теперь они в цвету, и праздный прохожий удивленно оборачивается в сторону двора, откуда так неожиданно пахнуло сладким ароматом. Только конец мая, а уже душно. В Варшаве солнце так же деспотично, как и мороз.
Но что-то нарушает воскресное затишье. В правом крыле гимназии — там, где живет учитель физики и субинспектор Владислав Склодовский, — слышны глухие перекаты какой-то таинственной возни. Что-то похожее на удары молотком, но беспорядочные и неритмичные. За стуком следует треск разрушения неведомой постройки, приветствуемый детским визгом. Потом опять звуки ударов… И тут же короткие приказы на польском языке:
— Эля! Нет снарядов!
— В башню, Юзеф… Цель в башню!
— Маня, отойди!
— Да я принесла кубиков.
Опять треск разрушения и грохот деревянных кубиков по натертому паркету… Башни — нет. Возгласы усиливаются, опять летят снаряды, во что-то бьют…
Поле битвы — большая квадратная комната с окнами
Юзеф, лежа на животе, ползет вперед и методично продвигает свои пушки по направлению к врагу. Даже в пылу борьбы его лицо сохраняет серьезное выражение, подобающее военачальнику. Он самый старший и самый знающий из ребят, к тому же единственный мужчина. Вокруг него лишь девочки, одинаково одетые в праздничные платья с плоеными воротничками и темные фартуки.
Надо отдать им справедливость: все девочки отличные бойцы. Глаза союзницы Юзефа — Эли пылают. Эля негодует на свои шесть с половиной лет: ей бы хотелось бросать кубики подальше, посильнее; отсюда зависть к восьмилетней Броне, пухленькой, цветущей блондинке с густыми волосами, которые все время треплются по воздуху, пока Броня усиленно жестикулирует и мечется, защищая свои войска, расставленные у простенка между двумя окнами.
Малюсенький адъютант в фартучке с оборками возится на стороне Брони, подбирает кубики, скачет галопом между батальонами; он весь увлечен делом, щечки его горят, губы высохли от неистового крика, от радостного смеха.
— Маня!
Застигнутый врасплох ребенок останавливается на бегу, выпускает из рук фартучек, и запас кубиков сыплется оттуда на пол.
— Что здесь происходит?
Это вошла в комнату самая старшая из молодых Склодовоких — Зося. Хотя ей нет еще двенадцати лет, но среди прочих малышей она может считаться уже взрослой. У нее мечтательные серые глаза, пепельные волосы зачесаны назад и свободно спадают на плечи.
— Мама говорит, что ты играешь слишком долго.
— Но я нужна Броне… Я подношу ей кубики!
— Мама сказала, чтобы ты шла к ней.
Одну минуту Маня стоит в нерешительности, потом берет сестру за руку и с достоинством выходит. Пяти лет от роду трудно воевать, поэтому ребенок, выбившись из сил, не так уж неохотно покидает поле битвы. Нежный голос в соседней комнате зовет ее к себе, перебирая ласкательные имена:
— Маня… Манюша… моя Анчупечо…
Ни у кого не было столько уменьшительных имен, как у Марии, самой младшей, общей любимицы в семье. Обычное уменьшительное для нее — «Маня», особо нежное — «Манюша», а «Анчупечо» — юмористическое прозвище, данное ей еще в колыбели.
Две тонкие, очень бледные, очень худые руки завязывают растрепанные ленты фартучка, приглаживают короткие вьющиеся волосы, открывая упрямое личико будущей ученой. Постепенно ребенок отходит, успокаивается.
Маня питает к матери безграничную любовь. Ей кажется, что нет на свете существа красивее, добрее и умнее, чем ее мать.
Госпожа Склодовская происходила из шляхетской семьи, где была старшей дочерью. Отец ее, Феликс Богуцкий, принадлежал к многочисленному в Польше мелкопоместному дворянству. Собственное имение было слишком бедно, чтобы жить на его доходы, поэтому Богуцкий волей-неволей служил управляющим имениями у более богатых. Его женитьба носила романтический характер: влюбившись в девушку, небогатую, но более знатного происхождения, он ее похитил и, несмотря на сопротивление родителей красавицы, женился на ней тайно.