Пьер и Мария Кюри
Шрифт:
В дороге нашлись доброжелательные покровители, которые мне помогали во всех моих заботах. Опасаясь, что в порыве своей любезности они съедят мои припасы, я не показывала им моих сарделек.
Муж и жена Ф. ждали меня на вокзале. Они очень милы, и я сразу привязалась к их детям. Значит, все будет хорошо, да это и необходимо!»
В «Шульц-отеле» этого летнего курорта, где, как пишет Маня, встречаешь все тех же лиц, где говорят только о тряпках и других вещах, таких же интересных, жизнь не очень увлекательна:
«Погода холодная, все сидят дома: пани Ф., ее муж и ее мать; и у всех такое
Но вскоре и родители, и дети, и наставница возвращаются в Варшаву.
Предстоящий год обещает быть сравнительно приятной передышкой в жизни Мани. Пани Ф. очень красива, очень элегантна и богата. Носит дорогие меха и драгоценности. В ее платяных шкафах висят платья от Ворта; гостиную украшает ее портрет в вечернем туалете. За время своего пребывания у Ф. Маня знакомится с очаровательными безделушками, каких сама она никогда не будет иметь.
Первая и последняя встреча с роскошью! Встреча— ласковая благодаря приязни пани Ф., которая, прельстившись «замечательной панной Склодовской», поет ей хвалы и требует ее присутствия на всех приемах и балах…
И вдруг — гром при чистом небе: однажды утром почтальон приносит письмо из Парижа. Этим невзрачным письмом на четвертушке писчей бумаги, написанным в университетской аудитории между двумя лекциями, благодарная Броня предлагает Мане пристанище на будущий учебный год у себя, в своей новой супружеской квартире.
Броня — Мане, март 1889 года:
«…Если все пойдет, как мы надеемся, я летом, наверно, выйду замуж. Мой жених уже получит звание врача, а мне останется лишь сдать последние экзамены. Мы останемся в Париже еще на год, за это время я сдам выпускной экзамен, а после этого мы вернемся в Польшу. В нашем плане я не нахожу ничего неразумного. Скажи, разве я не права? Вспомни, что мне двадцать четыре года, — это неважно, — но ему тридцать четыре, что уже важнее. Было бы нелепо ждать еще дольше!
…А теперь относительно тебя, Манюша: надо, чтобы, наконец, и ты как-то устроила свою жизнь. Если ты скопишь за этот год несколько сот рублей, то в следующем году сможешь приехать в Париж и остановиться у нас, где найдешь и кров и стол. Несколько сот рублей совершенно необходимы, чтобы записаться на лекции в Сорбонне. Первый год ты проживешь с нами. На второй же и третий год, когда нас не будет в Париже, божусь, что отец тебе поможет, хотя бы против был сам черт.
Тебе необходимо поступить именно так: слишком долго ты все откладываешь! Ручаюсь, что через два года ты будешь уже лиценциатом. Подумай об этом, копи деньги, прячь их в надежном месте и не давай взаймы. Может быть, лучше всего обратить их теперь же в франки, пока разменный курс рубля хорош, — позже он может пасть…»
Казалось бы, Маня придет в восторг и ответит, что она вне себя от счастья и приедет. Ничего подобного! Годы изгнания развили в ней болезненную совестливость. Демон жертвенности сделал ее способной сознательно отказаться от своей будущности. Так как она пообещала своему отцу жить вместе с ним, так как она хочет помогать сестре Эле и брату Юзефу, то Маня решает уже не уезжать.
Броня настаивает, спорит. К несчастью, у нее
Наконец-то Маня попадает в желанную атмосферу: собственная квартира, присутствие старого учителя Склодовского, интересные разговоры, которые будят ум. «Вольный университет» вновь открывает перед ней свои таинственные двери. И радость ни с чем не сравнимая, событие первостепенной важности: Маня впервые проникает в лабораторию.
Лаборатория помещалась в доме № 66 Краковского Предместья, где в глубине двора с клумбами фиалок стоял маленький флигель с крошечными окнами. Здесь один родственник Мани управляет учреждением, носившим пышное название: «Музей промышленности и сельского хозяйства». Это сознательно расплывчатое и притязательное наименование служит вывеской, предназначенной для властей. Музей не вызывает подозрений. А за его дверями ничто не мешает давать научные знания юным полякам…
Впоследствии Мария Кюри писала:
«У меня было мало времени для работы в лаборатории. Я могла ходить туда главным образом по вечерам — после обеда или по воскресеньям — и оказывалась предоставленной самой себе. Я старалась воспроизводить опыты, указанные в руководствах по физике и химии, но результаты получались иногда неожиданные. Время от времени меня подбадривал, хотя и небольшой, но непредвиденный успех, в других же случаях я приходила в полное отчаяние из-за несчастных случаев и неудач, происходивших от моей неопытности. А в общем, постигнув на горьком опыте, что успех в этих областях науки дается не быстро и не легко, я развила в себе за время этих первых опытов любовь к экспериментальным исследованиям».
Поздно ночью, покинув с грустью электрометры, колбы, точные весы, Маня возвращается домой, раздевается и ложится на узенький диван. Но спать не может. Какое-то радостное воодушевление, совершенно отличное от всех знакомых ей восторгов, приводит ее в трепет и не дает спать. Настоящее призвание, так долго не определявшее себя, вдруг вспыхнуло и заставляет повиноваться своему тайному велению. Девушка сразу делается возбужденной, словно одержимой чем-то. Когда она приходит в Музей промышленности и сельского хозяйства и берется своими красивыми руками за пробирки, магически оживают детские воспоминания о физических приборах ее отца, которые бездейственно стояли в своих витринах и вызывали у ребенка желание ими поиграть. Теперь она связала эту оборванную нить своей жизни.
Ночами она бывает лихорадочно возбуждена, а днем как будто бы спокойна. Маня скрывает от родных, что ей безумно не терпится уехать. Пусть в эти последние месяцы отец чувствует себя вполне счастливым. Она хлопочет о женитьбе своего брата, приискивает место для Эли. Может быть, и другая, более эгоистическая забота препятствует Мане точно установить время своего отъезда: ей кажется, что она еще любит Казимира 3. И, несмотря на властную тягу в Париж, она не без душевной боли представляет себе это самоизгнание на целые года.