Пьер и Мария Кюри
Шрифт:
В письме 1886 года она пишет своему отцу:
«Прежде всего и больше всего пусть милый папа бросит огорчаться тем, что не может помогать нам. Недопустимо, чтобы наш отец жертвовал для нас еще чем-нибудь сверх того, что он уже дал нам. Мы получили хорошее образование, солидную культуру и неплохой характер. Таким образом, пусть папа не унывает: мы не пропадем. С моей стороны, я буду навек признательна своему горячо любимому отцу за то, что он сделал для меня, а сделал он неизмеримо много. Только одно меня печалит — что мы не в состоянии достойно отплатить
10 сентября 1887 года Маня пишет Генриэте:
«Не верь слухам о моем замужестве — они лишены основания. Такая сплетня распространилась по всей округе и дошла даже до Варшавы. Хотя я в этом неповинна, но боюсь всяких неприятных разговоров.
Мои планы на будущее самые скромные: мечтаю иметь свой угол и жить там вместе с папой. Бедняжка папа очень нуждается во мне, ему хотелось бы видеть меня дома, и он томится без меня. Я же отдала бы половину жизни за то, чтобы вернуть себе независимость и иметь свой угол.
Если окажется возможным, я расстанусь со Щуками, что, впрочем, может произойти только через некоторое время, тогда я обоснуюсь в Варшаве, возьму место учительницы в каком-нибудь пансионе, а дополнительные средства буду зарабатывать частными уроками. Вот все, чего желаю. Жизнь не стоит того, чтобы так много заботиться о ней».
24 февраля 1888 года Маня пишет Броне:
«Я потрясена романом Ожешко «Над Неманом». Эта книга преследует меня, я не знаю, как мне быть. В ней все наши мечты, все страстные беседы, от которых пылали наши щеки. Я плакала так, как плакала в три года. Отчего, отчего рассеялись эти мечты? Я льстила себя надеждой трудиться для народа, вместе с ним, и что же? Я еле-еле выучила читать какой-нибудь десяток деревенских ребятишек. А пробудить в них сознание самих себя, их роли в обществе, об этом не могло быть и речи. Ах, боже мой! Как это тяжело… Я чувствую себя такой ничтожной, такой пошлой. И когда вдруг нечто совершенно неожиданное, как чтение этого романа, вырывает меня из удушливого существования, я так страдаю».
Маня — Юзефу, 18 марта 1888 года:
«Милый Юзик, наклеиваю на это письмо последнюю, оставшуюся у меня марку, а так как у меня нет буквально ни копейки (да, ни одной!), то, вероятно, я вам не напишу до пасхальных праздников, разве что какая-нибудь марка случайно попадет мне в руки.
Цель моего письма поздравить тебя с днем ангела, но если я запаздываю, то, поверь мне, что это вызвано только отсутствием у меня денег и марок, а просить их у других я еще не выучилась.
Милый мой Юзик, если бы ты только знал, как я мечтаю, как мне хочется приехать на несколько дней в Варшаву! Я уже не говорю о моих совершенно износившихся и требующих поправки нарядах… Но износилась и моя душа. Ах, только бы избавиться на несколько дней от этой холодной, знобящей атмосферы, от критики, от необходимости все время следить за тем, что говоришь, за выражением своего лица и за своими жестами: мне нужен этот отдых, как купание в знойный день. Да есть много и других причин желать перемены моего местопребывания.
Броня не пишет мне уже давно.
Глава VII
Побег
Прошло три года с того времени, как Мария стала домашней учительницей. Три года однообразного существования: тяжелого труда, безденежья, редких радостей и многих огорчений. Но вот едва заметные толчки с разных сторон всколыхивают трагический застой в жизни девушки. Казалось бы, совсем незначительные события в Париже, Варшаве и в самих Щуках перетасовывают карты в той игре, от которой зависит и судьба Мани.
Старик Склодовский, уйдя в отставку с казенной службы, стал искать доходного места. Ему хочется помочь своим дочерям. В апреле 1888 года он получает трудную и неблагодарную должность директора исправительного приюта для малолетних преступников. Дух заведения, все окружающие неприятны. Но здесь сравнительно высокое жалованье, благодаря которому этот Прекрасный человек берет на себя всю ежемесячную посылку денег Броне для продолжения ее учения.
Броня сообщает об этом прежде всего Мане и просит не высылать ей больше денег. Во-вторых, Броня просит отца удерживать из сорока рублей, определенных ей отцом, восемь, чтобы мало-помалу возместить полученное от младшей сестры. С этого времени капитал Мани, равнявшийся нулю, начинает возрастать.
В письмах парижской студентки есть и другие новости. Она работает. С успехом держит экзамены и влюблена! Влюблена в поляка Казимира Длусского, товарища по медицинскому факультету, замечательного по своему обаянию и душевным качествам; одно в нем портит дело: ему запрещен въезд в Польшу под страхом высылки на поселение.
В 1889 году наступает конец пребыванию Мани в Щуках. После праздника Иоанна Богослова она будет не нужна семейству З. Она уже имеет в виду место домашней учительницы в семействе Ф., крупных заводчиков, живущих в Варшаве. Наконец-то будет перемена, перемена, которой так сильно желала Маня!
Прощайте, Щуки и свекольные поля! Милые улыбки с той и с другой стороны, пожалуй, чрезмерно милые, и Мария Склодовская расстается с семейством З. Свободной возвращается она в Варшаву и с наслаждением впивает воздух родного города. Но вот она снова в поезде. Маня едет на мрачный балтийский пляж, в курорт Цоппот, где сейчас проводят время ее новые хозяева.
Из Цоппота Маня пишет Казе 14 июля 1889 года:
«Путешествие мое прошло благополучно, вопреки моим трагическим предчувствиям… Никто меня не обокрал — даже не пытался, я не перепутала ни одной из пяти пересадок и съела все сардельки; не могла прикончить только булочки и карамельки.